Языкознание: От Аристотеля до компьютерной лингвистики

Но и там, где описательная передача значения возможна, она свидетельствует о не очень большом месте этого значения в системе языка. В этой книге уже не раз затрагивался вопрос о центре и периферии в языке. Например, в русском языке звук ы в начале слова, возможный лишь в немногих заимствованиях из тюркских, корейского или финно-угорских языков, находится на дальней периферии в отличие от того же звука после твердых согласных. То же и в лексике (противопоставление центра и периферии, конечно, не жестко, могут быть разные степени периферийности). В русском языке, например, безусловно, центральными являются обозначения разводимого в России скота: корова, бык, коза, козел и пр. Это проявляется в непроизводности этих слов, а также в наличии переносных значений, производных слов, фразеологизмов. В японском же языке одним словом именуются коровы и быки (ср. в русском языке явно более периферийное крупный рогатый скот), а при необходимости уточнения присоединяется единый для любого животного префикс о- для самцов или мэ- для самок. В самом начале книги я приводил пример с группой японских туристов, забывших слово яги. Непонятными животными были… коза с козлятами (характерно, что это редкое слово там производно, буквально «горная овца»). Для носителей русского языка такая забывчивость немыслима.

Такого рода примеров в лингвистике накоплено очень много. Они показывают, что язык действительно описывает вокруг своих носителей круг. Но как трактовать эти примеры? Иногда объяснения достаточно очевидны, часто различия картин мира (что признавал и Уорф) прямо зависят от условий жизни соответствующего народа. Горная Япония, в которой мало пастбищ, никогда не была страной развитого скотоводства, а козы там почти не разводились (тогда как лексика, связанная с морским промыслом, в том же языке очень богата). Но как объяснить богатство японских звукоподражаний и их сравнительную бедность в языках Европы?

Важно, что всё перечисленное выше — это именно языковые различия, отражающиеся в речи каждого носителя языка независимо от его политических, философских и прочих взглядов. Это не значит, что картина мира в том или ином языке одна и та же: различия здесь могут быть связаны с историческими изменениями языка и с его неоднородностью в один и тот же момент времени (литературный язык, диалекты, просторечие). Но, скажем, Ленин и Бердяев при различии их идеологий были носителями русского литературного языка, принадлежали к одному поколению, и языковые картины мира у них были идентичны: они находились внутри одного и того же круга, по Гумбольдту.

Необходимо различать два принципиально различных явления, которые в русском издании Гумбольдта 1984 г. переведены как мировидение и мировоззрение, а Абаев называл идеологией, выраженной в самом языке, и идеологией, выраженной с помощью языка. Идеология, «выраженная с помощью языка» (а без языка ее выразить невозможно), может быть идеологией в обычном смысле (либеральной, консервативной, коммунистической и др.) и «житейской идеологией», по выражению Волошинова, свойственной в той или иной мере каждому человеку (патриархальной, потребительской и пр.). Но она более или менее эквивалентно может быть выражена на любом языке (в нем может быть не выработана нужная лексика, но в случае необходимости она появляется) и направлена на сознание. Наоборот, носители одного языка могут иметь разные мировоззрения, что очевидно. «Идеология, выраженная в языке», основанная на языковой картине мира, не осознается, и поэтому ее воздействие более эффективно (примеры приводились в разделе о социолингвистике: реклама, речи Тэтчер). Известно, например, что реклама, направленная на потребителя, владеющего некоторым языком, может не быть эффективной, когда тот же товар предлагается носителям другого языка.