Ich hatt' einen Kameraden (У меня был товарищ)

  "Противник, учитывая его численность, боевой дух, упорство, а также, вероятно, и уровень руководства, является во всех отношениях серьезным врагом. Победа над ним должна достигаться не за счет маневра, а, в отличие от кампании в Польше и на Западе, в первую очередь в ходе боя - огнем. Несомненно, еще предстоит кризис в общем ходе приграничного сражения. Сражение достигнет своей кульминации только с вступлением в бой последних выдвигающихся резервов противника, которое ожидается к 28 июня"

  И немцы жестоко просчитались...

  26 июня 1941 года. Окрестности Дубно. Панцершютце Макс Штайнер. Шютце Вальтер Бирхофф.

  Штайнер никогда не думал, что быть танкистом это такая нудная работа. Постоянное копание в двигателе, возня с бензином, проверка проводки, радио. У самого Макса работы было меньше. За всю кампанию "четверка" так и не сделала ни одного выстрела. Потому только для вида проверить боезапас, и можно, вроде бы, отдыхать...

  Но нет. Опять пришлось делать самую грязную работу. А именно опять мыть с мылом гусеницы. Зачем, спрашивается? А ни зачем. Это порядок. Германский порядок.

  - Порядок, это когда ты не обсуждаешь, а выполняешь приказ. Зачем и почему: не твоего ума дело, - еще в учебной части рявкали фельдфебели. - Ты идеальный механизм! И вверенное тебе оружие тоже должно быть идеальным. Лечь! Встать! Лечь! Встать! Лечь...

  От воспоминания Штайнера аж передернуло. Нет, на войне все же легче.

  Вечером же и заправили машину.

  Жрал, кстати, панцер много, канистру за канистрой. А это, между прочим, 470 литров. Почти полтонны. Только вот хватало не надолго. Максимальная дальность хода по шоссе - двести километров. По грунтовке всего сто тридцать. А по пересеченной местности и того меньше - всего сотня. Поэтому при любой возможности заправлять и заправлять. Триста прожорливых лошадей надо кормить.

  И заправляли. Всем экипажем, естественно: один сгружает канистру с грузовика, другой принимает на земле и несет к танку, третий подает на гусеничную полку, четвертый передает пятому, который уже и заливает в ненасытные горловины баков.

  Макса, как самого молодого, поставили вторым. Уже на десятой ходке руки стали ныть. И Макс забурчал на тему того, что грузовик могли бы подогнать поближе.

  Мюллер ему очень быстро объяснил причину, ткнув пальцем в синее небо.

  - Держи! - протянул вонючую канистру Макс. - Но какая авиация? Русских гоняют только так. Они нас и не бомбили ни разу.

  - Не болтай. Тащи еще пива.

  - Какого пива?

  - Бензинового, твою мать. У нашей малышки большое брюхо.

  Еще и жара... А на жаре бензин быстрее испаряется. И воняет. Так воняет, что чертики пляшут в глазах.

  - Давай, давай... И запомни, Штайнер. Если ты позволишь себе расслабиться один раз, то ты расслабишься и в другой. И в тот другой раз, когда ты будешь несобран, именно в этот раз прилетят птички и насерют тебе взрывчаткой на башку. Примерно так, - и задница Мюллера дала залп.

  - Аршлос, Мюллер! Ты так всю дивизию угробишь! - рявкнул Брандт. - Подавай скорее!

  - Я и подаю...

  - И подавай!

  - И подаю...

  А Зингер гоготнул:

  - Мюллер, не серют, а срут! Деревенщина ты вестфальская.

  - Я и сеть деревенщина из Вестфалии. И ты тоже. И все мы.

  - Э нет, - покачал головой Зингер. - Я не деревенщина. Я из города.

  - Конечно. На весь город три дома, две улицы и кирха.

  - И гаштет, попрошу!

  - А бордель?

  - Чего нет, того нет!

  - Значит, деревня.

  - Сражен вашей логикой, герр обергефрайтер! Вам надо было поступать в университет Мюнстера.

  - Ты там учился, Зингер? - подал голос Кёллер.

  - Ага. На физическом факультете.

  - Слышь, физик-теоретик, ручками практикуйся!

  - Яволь, ручками!

  К вечеру Штайнер так замотался, что готов был рухнуть спать прямо на землю. Но безжалостный командир заставил его переодеться, после чего всем экипажем танкисты ушли мыться на мелкую безымянную речку.

  Ночь прошла без сновидений. Просто вот проваливаешься в черную яму...

  А утром Макс проснулся под ругань командира.

  Брандт всегда ложился позже всех и вставал раньше всех.

  Но обычно он не ругался. И что же случилось?

  Оказалось, что танки пойдут колонной, прицепив противотанковые орудия. А на самой броне разместят пехоту.

  - Твою мать, я не таксист! У нас что, грузовики для пехоты кончились? Какого черта тут происходит?

  - Командир, ты что разорался как монашенка после первого раза? - зевнул Зингер.

  - С шоссе сворачиваем и идем вдоль него. Тащим на себе все пехотное и артиллерийское барахло.

  - Бордель какой-то... Надо было на бухгалтера учиться. Сейчас сидел бы в тылу и пересчитывал ящики с вином.

  - Хватит зевать!

  - Ладно, ладно, командир. Не ори. Ты как моя бывшая теща.

  - Зингер, ты женат был? - удивился Кёллер.

  - Нет, но ведь женюсь? А потом разведусь. Следовательно, моя будущая теща, одновременно, является и бывшей.

  - Хе, хе... Философ недоделанный, - хихикнул Мюллер.

  - А зачем тебе жениться, если ты собираешься разводиться? - не понял Штайнер.

  - Мужчина должен пройти через все циклы своего развития, - важно сказал Зингер и скрылся в танке. Через минуту высунулся: