Идеалист

Со времён начавшейся столичной жизни Юрий Михайлович всегда заранее предусматривал возможности некоторых осложнений в семейных отношениях и, как казалось ему, готов был объясняться с Нинулей в любом из случаев. И всё же, было бы спокойнее знать, что из деликатных его делишек просочилось в дом.

В раздумьях первым замаячил Алёшка. Провинциальный стеснительный братец гостил на прошлой неделе, ночевал у них. Обрадованная его появлением Нинуля буквально не отходила от него, даже отпросилась в это день с работы.

Вечером он застал их за чаепитием.

Нинуля была подозрительно возбуждена, лицо покрыто красными пятнами, как будто только что её вырвали из объятий. Братец тоже не был спокоен, хотя греховного смущения ни в глазах, увеличенных очками, ни в приветливом голосе его Юрий Михайлович даже опытным своим взглядом не обнаружил. За пятнадцать совместно прожитых лет ему не приходилось ревновать Нинулю: какой-то домашней она была во всём. Достаточно удовлетворял её и утомлял тот круг забот, который определялся домом и работой. Комнатные же увлечения теле- и кино-знаменитостями или писателями, книги которых время от времени попадали ей в руки, казались Юрию Михайловичу настолько безобидными, что он сам не без удовольствия интриговал её новыми шумящими в эфире и печати именами. Он как-то сумел исподволь приучить Нинулю довольствоваться той частью его жизни, которую он сам считал возможным отдавать ей и дому. Этой части его жизни хватало, чтобы среди родственников и знакомых прослыть даже заботливым семьянином.

В тот день, когда он застал за чаепитием Алёшку и Нинулю, он впервые со времён далёкой юности ощутил в себе мохнатое ревнивое чудище до исступления злое.

Именно в это время он уловил в себе некую парадоксальность: за собой, как само собой разумеющееся, он признавал право на удовлетворение сторонних своих увлечений, в то же время до мучительной ярости оказался нетерпим к одному единственному увлечению своей Нинули, да и то предположительному.

Мысль о парадоксальности своих чувств, Юрий Михайлович развивать не стал: мысль пришла, мысль ушла, жизнь, как она есть, осталась. «Se la vie» - это изречение стало модным в столичном обществе, и Юрий Михайлович с удовольствием повторял французскую житейскую мудрость: она успокаивала, она оправдывала всё.

От Нинули он всё-таки потребовал объяснений, и проиграл. Мрачный его допрос не побудил Нинулю к покаянию. Заложив палец в приоткрытую книгу, она терпеливо его выслушала, сказала с какой-то мечтательной улыбкой:

– С Алёшей интересно! – и добавила в задумчивости: если хочешь полной откровенности, он, Юрик, в чём-то лучше тебя…

Она раскрыла книгу, показывая, что не видит смысла продолжать неумный разговор.

Юрий Михайлович не дал вырваться охватившему его бешенству, спасительным своим умом понял, что его Нинуля не столь одомашена, как он думал.

«Конечно же, - размышлял Юрий Михайлович, - Алёшка будит в Нинуле чуждые интересы и стремления. В этом отношении он – возмутитель спокойствия. Но интим, интим в его отношениях с Ниночкой? Нет, тут явный перебор. Братец слишком совестлив, не приспособлен для мимолётных связей…»

Юрию Михайловичу приходилось вгонять братца-чудика в краску циничным опытом своей жизни.

Он и сейчас испытал нечто вроде наслаждения, припоминая, как от мужских откровений искажалось и с возрастом не помужавшее лицо Алексея, какое-то блаженное от чёрт знает каких мыслей, как хмурится он и ужимается словно улитка, в скорлупу своих не столько идеалистических, сколько идиотических представлений.

«А что? Собака, может, тут и зарыта?.. – вдруг подумал Юрий Михайлович. – В угаре дурацкой своей порядочности братец мог проболтать Нинуле мои откровения?!. А милая жёнушка в извечной бабьей обиде «заудила удила», как в раздражении выражалась незабвенная моя мамочка, когда всесокрушающая её воля наталкивалась на чьё-либо упрямство?!.»

«Заудила, заудила удила,» - мысленно повторил Юрий Михайлович несуразное сочетание слов, вслух же ещё раз озадаченно произнёс:

– Однако! – и тут же почувствовал, как не терпится закурить. Ногой, не поднимая головы с подушки, дотянулся до прикроватной тумбочки, хорошо развитыми пальцами ступни, взял пачку папирос, зажигалку, положил себе на грудь, закурил. Правой ногой он обходился, как рукой, однажды, на спор, выиграл бутылку коньяка, ногой взял ложку и покормит себя супом из кастрюли.

«Удивлять, приятно!», - говаривал в далёкой древности старик Аристотель. Юрий Михайлович был согласен с сим мудрым старцем.

Той же ногой стянув с себя одеяло, Юрий Михайлович навесил его на спинку стула, в раздумье огладил живот, с удовольствием ощущая пальцами жёсткую упругость и густоту волоса, потеребил такой же чёрный, с лисьей рыжинкой волос на груди.