Идеально другие. Художники о шестидесятых

Но он же стал художником. Как о поэте о нем написал чех Янечек. Так что фанаберия — как случилось, так и случилось. Худяков удивительный с одной стороны, с другой — нудный, выдумал себе некую химеру. Худяков начинал хорошо, когда пиджаки свои делал, галстуки, с мыслью супрематизма, потом куда-то не туда поехал, и мысль об искании денег его испортила, свернула, он все время начал об этом думать. И все время писал мне в письмах про деньги. «Ты живешь чуть ли не в имении» — ему бы пожить, как я живу, тогда б я посмотрела. «У тебя кошки, чтобы их кормить, надо иметь деньги». Не знаю, но это идиотизм — если он выпивает и тратит свою помощь на вино, то, если другие этого не делают, значит, у них немножко больше остается. Я же тоже жила на какую-то помощь, что-то продавала, но у меня у самой никогда обилия денег не было, я о них не заботилась. Дом наш, но мы жили так бедно, что заплатить за него было нечем, пока Полина не продала картину. Даже теперь, когда можно продавать на аукционе по такой цене, я лучше подарю картину, чем получу 160 тысяч долларов. Одно время я ему звонила, но он всегда говорил только про деньги, которых у меня тоже никогда особо не было. Я ему звонить и перестала — он и к телефону не подходит. Он так странно говорит по-английски, когда подходит, а ведь хорошо знал язык в России, хотя произношение всегда было скверное. Он хорошо знал жаргон. Думаю, он очень похож на вашего друга Воробьева.

Валя говорит, что друзей у него нет. Меня же ругали за то, что издал его книгу. Валя винит окружающих в своей нереализованности как художника. Думаю, с ним злую шутку сыграло то, что в Париже он попал в тепличные условия.

Воробьев делал в Париже очень хорошие абстрактные картины, но как художник не состоялся. А зачем он писал эту книжку, где всех поносил? Какое ему дело, если даже это так. Это ведь не его дело. С Воробьевым дружбы быть не может, с ним нельзя дружить. Вы свободный человек, много пишете, рассуждаете, можете понять. Хотя он кажется симпатичным, даже обаятельным, я какие-то вещи в нем ценила, хотя плохо его знала, и в Москве мы почти не виделись. Я один раз только была в его мастерской в Москве, там у него писатель был, который потом в Америку уехал с женой Леночкой. Лен, наверное. Нет, Лимонов. Но доверия большого у меня нет к нему. Его глупейшая ошибка — женитьба на женщине, к которой он совершенно не имел никакого отношения. И чувства его никакие к ней не согревали. Он женился для того, чтобы уехать, жить в готовой квартире. Если бы у меня был человек, которого я любила, и хотела бы быть с ним, разве я оставила бы его вдруг ради вот этого? Воробьев на женщинах карьеру сделал, живет в квартирах, а я скиталась и залезла во французскую деревню. Не знаю, каковы были его женщины, были ли красавицы, но Анна его ничем не блещет. Его прельстил ее папочка, Давид, сотрудничавший с Керенским, — в наше время очень почетно быть Давидом. Отец ее для него был привлекателен, он был социалистом, он приехал в известную семью с домом на юге. Он в это вошел, прельстился, но оказался не способен. Если человек начинает смешивать жанры и сидеть на двух стульях, думая, что он художник, он ничего не может. Воробьеву хотелось и искусства, и трехкомнатной квартирки, и на кухоньке посидеть попить чайку или кофе с пирожком. Но художником он быть больше не может. Он погиб из-за этой женитьбы. Так же как пианист не может быть дворником — он ничего не сможет сыграть.

Лида, а вы знали Хвостенко?

Один раз я была у Аиды Батуркевич и помню Хвостенко, который валялся на полу на кухне и чего-то распевал. Ничего плохого не было, он просто был разбитной, тогда еще очень молодой. Но не нашего круга человек. Он дружил с мужем моей племянницы, математиком Тупицыным, там же, в большом черном берете, был поэт Волохонский. Хвостенко был их руководителем, писал стихи и песни, сочинял музыку. У него есть очень симпатичные вещи, он, безусловно, талантливый. И художник способный. Только он разбросался во все стороны и главного корня своего не нашел — все у него шло ростками, и скульптура, и живопись. Когда я была у него в подвале в Париже, у него висели очень конструктивно сделанные картины — видно было, что человек одаренный. Он давал всем какой-то импульс, но к нам не принадлежал.

Хвост — символ богемы, под его песни мы влюблялись.