Эта песня моей юности, и я невольно вслушиваюсь, вспоминая давно забытые слова:
Меня, словно ударом молнии, пронзает, все картинки становятся четкими, и я начинаю видеть берега, к которым мне нужно прибиться.
— Ребята, спасибо! — кричу молодёжи и срываюсь с места, точно городской сумасшедший.
Ускоряю шаг.
Еще…
Быстрее…
Земля дрожит под ногами — и вот я уже бегу наперегонки с ветром!
Туда, к ней, к ним!
Не знаю, что я буду делать, но сейчас чувствую, нет… я уверен, что мы справимся! Выкарабкаемся, выгрызем эту чертову жизнь!
Мои дети будут
Ради них, если потребуется, я лягу рядом с любимой, и пусть мне ставят уколы и капельницы все девять месяцев, я буду кормить ее из ложечки, стану чертовым клоуном, научусь жонглировать и ездить на одноколесном велосипеде, я сделаю всё, чтобы она улыбалась, чтобы вместо грозы в ее глазах отражалось спокойное море.
Только успеть…
Мне нужно всего лишь успеть…
44. Леон
Прямо в грязной обуви несусь по отделению, оставляя после себя мокрые следы.
Та самая молоденькая медсестричка бежит следом за мной, пытаясь остановить. Но во мне сейчас столько энергии, подобной дальневосточному тайфуну, что любые препятствия попросту бесполезны.
Распахиваю дверь девятой палаты и вваливаюсь в помещение.
Шарю глазами по пустой комнате и чувствую, как мой наполненный сосуд надежды и сил начинает трескаться.
Не успел?
— Где? — ору на девчонку.
— Ее здесь нет, она в операционной, — виновато шепчет девочка, — я же вам говорила.
В операционной?
Нет, нет-нет-нет!
Так не может быть, не с нашей историей.
— Где ваша чертова операционная? — яростнее рявкаю на бедняжку, отчего та вжимает голову в плечи. Смотрю на ее бейджик, читаю имя. — Аленушка, не пугайся, просто скажи, где операционная, — стараюсь говорить, насколько могу, сдержанно, потому что девчонка совсем от меня закрылась. Не каждый день встречаешься лицом к лицу с чокнутым.
— Ее здесь нет, — повторяет испуганная малышка, — ее в хирургию забрали.
— В хирургию, — пытаюсь переварить информацию, но ни хрена не понимаю.
Сознание подкидывает страшные картинки, но я не готов снова разбиваться, когда только что склеил себя по частям. Я блокирую мысли, в которых прямо сейчас моей жене против воли искусственно прерывают беременность.
Если это произойдет, клянусь, я не прощу себе этого до конца своего никчемного существования.
— Это на два этажа выше.
— Спасибо, солнце, — хватаю девчонку за предплечья и насильно целую в лоб.
Мне навстречу мчится тяжелая артиллерия во главе с Натальей Игоревной и хилым охранником с кричащей русскоязычной надписью на черной спецовке «Секуряти».
— Леон, подождите! — хватает меня за рукав врачиха, а я стряхиваю ее вцепившуюся в меня руку.
Если бы она сообщила мне раньше, как обещала, возможно бы я успел, а сейчас мне приходится лишь молиться и надеяться на благосклонность судьбы.
Взбираюсь по ступенькам, сталкиваясь в пролете с группой студентов.
У меня болит бок справа, и я готов выплюнуть свои легкие. Мышцы на ногах забились, а мокрая одежда неприятно прилипла к разгоряченному телу.
Влетаю в отделение Хирургии и мечусь по сторонам.
Вижу медицинский пост и срываюсь к нему.
Снова собираю на себе опасливые взгляды, будто я ненормальный, сбежавший из психушки. Утираю рукавом джемпера мокрое лицо и приглаживаю растрепанные волосы, чтобы хотя бы немного привести себя в человеческий вид.
— Девушка, Агата Игнатова где? — кладу локти на высокую стойку и заглядываю в кучу бумаг на столе, пытаясь хоть что-нибудь в них разглядеть.
— А вы кто? Здесь нельзя находиться. Тем более в таком виде, — окидывает меня брезгливым подозрительным взглядом, — я сейчас позову охрану. Покиньте отделение, — встает в позу и порывается выйти из-за стойки.
— Девушка, пожалуйста, сюда доставили мою беременную жену. Я не знаю, что с ней, пожалуйста, — преграждаю ей путь.