Идеалы осыпаются на глазах

Она ничего больше не сказала, никак не отреагировала. И в школе потом ничего не говорила и не вспоминала эту прогулку. Но почему-то стало легче; почему-то Ксюша перестала выбешивать так сильно; почему-то… почему-то будто бы побледнела на фоне других событий. Наступил ноябрь, пошли олимпиады, потом Софка не заметила, как подкатил Новый год, а в феврале ведь начинались научные конференции, и ещё были какие-то праздники, театральная постановка – Алина договорилась с городской театральной студией, и они, под руководством немного странной, вечно лохматой и грустной женщины ставили пьесу «В раю не надо цитрамона». Потом Ксюша ездила в санаторий на несколько недель, а когда вернулась – что-то щёлкнуло, и она вообще перестала бесить Софку. Софа свыклась с ней – как свыкаются однажды с новым цветом обоев. И всё.

Как-то раз на информатике они оказались в паре за одним компьютером. Быстрее всех выполнили задание и остаток урока играли вдвоём в «Контру». А потом, перед премьерой «Цитрамона», Ксюша подкрасила Софке ресницы своей тушью. А потом был тот случай на диване, когда убили её парня. А потом… А потом Софка очутилась в Чернове, где не задумываясь обменяла бы весь новый класс на одну-единственную Ксюшу – да было уже поздно.

Почему ненависть сгладилась, почему стало легче после того разговора на Ленина, – она не понимала. Как так случилось – кто его знает. Может быть, Алина поговорила с Ксюшей – она всегда, всегда умела находить слова. А может, Софка выговорилась, выплюнула яд, заела горечь сладким пончиком – и это тоже как-то сработало. Что-то сделало. Удивительно и волшебно помогло. Это было как пирожки, которые Хаку принёс для Тихеро1: съешь – и все печали пройдут.

…Софа даже пожалела, что кулинария уже закрыта. Она бы купила такой пончик сейчас. На счастье.

Проходя мимо поворота к своему дому, Софка ускорила шаг. С новой силой полыхнула злоба на маму: как можно было настолько, настолько с ней не считаться? С её желаниями, с её планами?.. Отчаянно злясь, Софа яростно захрустела подмёрзшим рассыпчатым снегом. Грязи в Глазове, как всегда в марте, было по подбородок, но сегодня её хотя бы схватило льдом – поскользнёшься, но не выпачкаешься. Софа вспомнила апрельские дворы в рытвинах луж, чёрную сырую землю, распутицу во дворах – и чуть снова не заревела от того, каким родным, каким близким показалось даже то, что всегда так раздражало.

Посредине Ленина всё-таки пришлось свернуть во двор – иначе к Настиному дому было не подобраться. В лучах фонарей поблёскивал забор садика, темнели хлопалки для ковров и старые горки. Проскочив по ледяной кромке, Софка срезала у подвальчика с обувной мастерской и оказалась у Настиного подъезда. Знакомые окна светились оранжевым, малиновым, синим: кухня, комната родителей, балкон, Настина угловая спальня… Что за светопреставление? А, да, Настя же говорила, соберутся девчонки. Блин, хотела же за тортом зайти… Совсем, совсем забыла.

Софка вытерла рукавом нос. Стоя перед подъездом, вдыхая приторную вонь с соседней помойки, почувствовала вдруг, как утомление, тоска, горечь наливают её такой тяжестью, что если бы не было холодно, она уселась бы на скамейку прямо во дворе, забила на всё и закрыла глаза. Но к ночи крепчал ветер, холод щипался совсем не по-весеннему. Софка решила, что как-нибудь обойдётся без торта, и шагнула к дверям. Не глядя, отщёлкала по клавишам домофона; она столько раз приходила к Насте, что пальцы помнили комбинацию лучше головы.

– Кто? – раздалось в динамике звонким, весёлым и немного невнятным голосом.

– Это я, – нервничая, ответила Софа; голос не принадлежал ни Насте, ни кому-либо из их общих знакомых. Какая-то левая девчонка. – Софа. София. Настина подруга.

– А?

– София, – давя раздражение, повторила Софа. – Кораблёва.

– Коро… что? – захихикали на том конце. Софа уже полезла за телефоном, но в гнусавом динамике наконец послышался голос Насти:

– Да уйди ты… Софа! Соф, ты так рано? Я думала, ты часа через два только придёшь.

– Так что? Мне погулять два часа? – язвительно поинтересовалась Софка.

– Да нет, конечно… Заходи, – неуверенно откликнулась Настя, шикая на кого-то рядом.

Томительную секунду спустя домофон запиликал, и дверь открылась. Софа вошла в подъезд, захлопнула тяжёлую створку, зажмурилась от зажёгшейся белой лампы – и в первый раз за весь день почувствовала себя почти дома.

Вызывать лифт не стала: побежала пешком, совсем как в детстве носились с Настей наперегонки. Настина бабушка каждый раз охала: лестница же! Разобьётесь!

Но ничего, не разбились – целые до сих пор. По крайней мере, снаружи.

Дверь квартиры приоткрылась, стоило Софе ступить на площадку пятого этажа. Изнутри неслась музыка, пахло раскалёнными углями для кальяна и крепкими духами. Похоже, вечеринка в разгаре.

Стоя на пороге, Софка сообразила, что начинает противно ныть голова.

– Заходи, чего стоишь? – засмеялась Настя, протягивая к ней руки. – Ну, ты как? Что там у вас случилось с мамой?