Читаем Идеалы осыпаются на глазах полностью

– Тебе-то какая разница? – Фраза получилась такой, будто она хотела передразнить Дуболома; но она не хотела.

– Наташа звонила. Очень расстроилась.

– Ну так она тебе рассказала, наверно, что случилось. Зачем спрашивать? – раздражённо спросила Софка.

Это было так дико: слышать, как кто-то называет маму по имени. По имени-отчеству и то привычней – по крайней мере, когда в Глазове Софка заглядывала к ней на работу, все обращались к маме именно так.

– Толком не рассказала. Сказала только, что ты злая придёшь и начнёшь хамить с порога.

Софа вспыхнула. Не хотела она быть злой. Не хотела хамить. Она вообще была за добро во всём мире, и за то, чтоб было, как у Стругацких: счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный.

Но почему-то почти всегда получалось иначе. Получалось ровно наоборот.

Она сердито сбросила второй ботинок и прошла комнату.

– Куртку-то сними.

– Когда надо, тогда сниму.

– Ну-ка стой!

– Когда надо, тогда сниму!

– Чем от тебя пахнет?

Дуболом снова, второй раз за день, схватил её руку. Схватило грубо, без всяких сантиментов. Приблизил лицо и принюхался.

– Курила?!

– Нет! – рявкнула Софка, дёрнулась, вырываясь, и чуть не отлетела к стене, потому что Дуболом выпустил её сам. Выпустил и поднял рюкзак. – Не трожь!

Тряхнул. Оглядел.

– Не трожь, свинья!

И безошибочно запустил руку в нужный карман.

А она ведь даже не замаскировала сигареты, даже поглубже не убрала. Идиотка.

Лицо горело, Софка чувствовала, как полыхают щёки. Руки тряслись хуже прежнего – от стыда и от ярости: как он вообще смеет к её вещам прикасаться!

– София, – тихо произнёс Дуболом. – Первый раз? Или…

– Да тебе! Какое! Дело! – закричала она, вырывая рюкзак.

Дуболом не выпускал лямки; Софка тянула с отчаянием бурлака. Когда поняла, что бессмысленно – отцепилась и вне себя бросилась на Дуболома с кулаками. Внутри бесновалось: дотянуться! ударить! причинить боль! Такую же, как он каждый день причинял ей. Такую же – и ещё хуже.

– Всё из-за тебя! Всё из-за тебя! Урод! Мама – идиотка, что связалась с тобой. А я – не идиотка! Отпусти! Пусти!

Она прыгнула на него, пытаясь вцепиться в ненавистную эту рожу, расцарапать, вышвырнуть вон из их жизни, но Дуболом оказался проворней: резко отступил, и Софка врезалась кулаками в стену.

Больно. Кулаки онемели. В голове отдаётся глухо, медленно, будто и головой тоже стукнулась.

– Ты! Ты всё виноват! Во всём ты виноват! – выкрикивала Софка сквозь звон. Потом сунула в рот ноющие костяшки, невнятно, с ненавистью и с наслаждением добила: – Да пошёл ты!

– Ты с какой радости так со мной разгова…

– Решил, что, раз трахаешь мою мать, можешь меня учить? Хрена с два!

Она сказала это – и онемела от испуга. Сжалась под похолодевшим, враз озверевшим взглядом. И даже не увернулась, даже не попыталась, хоть и поняла, что он делает.

Как в замедленной съёмке, ладонь Дуболома впечаталась ниже виска; голова мотнулась. На щёку будто раскалённый сахар пролили.

Всё задвоилось перед глазами.

Плохо соображая, Софка дёрнула на себя рюкзак, схватила ботинки и выскочила на лестницу. Обулась в мгновение ока, сама не поняла, как так быстро влезла в тяжёлые неподатливые ботинки, и через две ступени полетела вниз, слыша за спиной крик, чувствуя, как поддаёт по спине рюкзак, хлопает открытым карманом, и слёзы, слёзы как будто ветром срывает, они как будто дорожки прожигают на пылающей щеке, как кислота…

Дуболом кричал что-то, но она как будто разучилась понимать слова. Шоры упали на глаза, Софа бежала, не разбирая дороги, ноги скользили в незастёгнутых ботинках. Она оступалась, несколько раз чуть не падала, хваталась за какие-то стены, берёзы, будки…

Дорога петляла. Софка не понимала, куда бежит, было так жарко, что она даже не помнила, что куртка у неё – нараспашку.

Небо вертелось ало-коричневой каруселью; тучи плыли, цепляли крыши, в ботинки набился снег, и постепенно, постепенно становилось всё холоднее. Софка застегнулась, не сбавляя хода; закрыл рюкзак; всё ещё почти бежала меж расплывающихся домов, сама поражаясь, что не угодила до сих пор под колёса – мчалась, не останавливаясь, не тормозя, не обращая внимания на светофоры.

А пусть, пусть! Пусть мама поплачет. Пусть Дуболома нафиг выкинет. Но поздно уже будет, поздно, всё, всё!

Она испытала мстительное удовольствие, на миг, на секунду всерьёз подумала броситься под машину. И тут же обожгло таким ужасом при мысли о маме, что мир остановился. Перестали расплываться дома. С неба упала темнота и придавила Софку к асфальту. Холод пробрался под куртку, под свитер, под платье, к самому сердцу. Схватил за горло, мешая дышать.

Софа обняла себя, сжалась изо всех сил, словно выжимая тепло. А потом рука сама скользнула к обожжённой щеке. Софа мягко, глотая слёзы, погладила кожу. Уже не болело, холод заморозил боль; но ведь тут не про боль, тут про что-то другое, нематериальное; про едкую, чёрную боль в душе. В самолюбии. В чём-то ещё, но Софа не могла сформулировать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1917, или Дни отчаяния
1917, или Дни отчаяния

Эта книга о том, что произошло 100 лет назад, в 1917 году.Она о Ленине, Троцком, Свердлове, Савинкове, Гучкове и Керенском.Она о том, как за немецкие деньги был сделан Октябрьский переворот.Она о Михаиле Терещенко – украинском сахарном магнате и министре иностранных дел Временного правительства, который хотел перевороту помешать.Она о Ротшильде, Парвусе, Палеологе, Гиппиус и Горьком.Она о событиях, которые сегодня благополучно забыли или не хотят вспоминать.Она о том, как можно за неполные 8 месяцев потерять страну.Она о том, что Фортуна изменчива, а в политике нет правил.Она об эпохе и людях, которые сделали эту эпоху.Она о любви, преданности и предательстве, как и все книги в мире.И еще она о том, что история учит только одному… что она никого и ничему не учит.

Ян Валетов , Ян Михайлович Валетов

Приключения / Исторические приключения