Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

Государственный суд [бар-и мулукана-и давлат], сохранявшийся со времен Чингисхана, был упразднен. Вместо него он [эмир] учредил суд справедливости [махкама-и ‘адалат]. Во главе собрания сорока улемов он [эмир] выслушивал претензии народа [‘арайиз-и мардум ра пурсида] и в присутствии ученых мужей принимал решения согласно религиозному закону. Проводя эти собрания в основном по пятницам и понедельникам, он не верил словам истца, пока не появлялся ответчик [та мудда‘а ‘алайх хазир нашавад кавл-и мудда‘и ра и‘тибар накарди]. Никто не мог избежать его правосудия: ни простой люд, ни знать, ни старейшины, ни беднота, все были равны перед этим судом. Даже слуга мог повести своего господина в суд справедливости [банда ми таванист ходжа-и хвуд ра дар махкама-и ‘адалат ба мурафа‘а кашад][167].

Из этого стилизованного рассказа мы узнаем, что Шахмурад заседал во главе суда, куда мог обратиться любой. Можно возразить, что данный отрывок напоминает такой литературный жанр, как зерцало для правителей. Авторы из мусульманского мира в произведениях данного жанра часто говорят о «справедливости» (‘адалат) – качестве, которым должен обладать мусульманский правитель для успешного управления страной и сохранения стабильности[168], и среднеазиатские авторы не являются здесь исключением. Несколько источников рассматриваемого периода восхваляют правление Шахмурада, называя его благотворным для шариата[169]. Однако я не вижу большого смысла рассматривать зерцала для правителей, трактаты о ханской власти и придворную историографию как источники идеальных моделей, которые не отражали социальную реальность[170]. Тема справедливости постоянно артикулируется в данных жанрах именно потому, что существовало общепринятое представление, что правитель обязан слушать дела и вершить суд[171]. Ахмад Дониш, бухарский мыслитель XIX века, размышлял об обязанностях мангытских эмиров: «Если мы не обращаемся к правителю [в случаях, касающихся] компенсации за кровь, [прав на] воду, несправедливости или других проблем, то куда годится такой эмир?»[172]

В процитированном мною отрывке трактата ‘Абд ал-Азим Сами утверждает, что до прихода Мангытов к власти ханские дворцы Мавераннахра действительно предоставляли некоторые юридические услуги. Однако представление этого факта как политического наследия Чингизидов является не более чем авторским приемом, с помощью которого Сами принижает домангытские правовые практики и возвеличивает своего правителя. Кроме того, Шахмурад, вероятно, в действительности был не столь великим реформатором, каким выводит его Сами. В истории иранского мира раннего Нового времени мы встречаем несколько других ситуаций, когда подданные имели возможность обращаться с прошениями во дворцы мусульманских правителей. Это, к примеру, время правления шаха Аббаса (1588–1629)[173] и султана Хусейна Байкары в Герате (1469–1506)[174].

В источниках XIX века уже приводятся иные описания. Они выходят за рамки конвенциональных представлений, послуживших основой для идеального образа справедливого государя. В местных хрониках, к примеру, встречаются яркие сюжеты о среднеазиатских правителях, путешествующих по своим владениям, чтобы выслушать жалобы подданных. Вот как описывается осуществление правосудия странствующим государем:

В течение всего путешествия Его Величество развлекался разного рода охотой с соколами и ловлей зверей, и кроме того, каждый день спрашивал о делах подданных и бедняков, пленяя их сердца, как дичь, соколом своей благосклонности[175].

Время от времени он [Абдул-Ахад] ездил в провинции Карши и Шахрисабз, чтобы выслушать жалобы людей [‘араиз-и фукара][176].