Идентичность: юность и кризис

(Есть более тонкие способы заставить детей считать образцами добра и зла исторических персонажей или живых людей - мелкие проявления эмоций, например любви, гордости, гнева, вины, тревоги, сексуальной напряженности. Именно эти проявления, а не просто слова, или стоящее за ними значение, или философия дают ребенку понятие о том, что в этом мире действительно значимо, то есть о переменных величинах группового пространства-времени и о жизненной перспективе. Столь же трудноуловимы охватывающие семью мелкие социоэкономиче-ские и культурные страхи, вызывающие регрессию индивидов к инфантильному искуплению, возврат к примитивным этическим установкам. Когда такие страхи функционально и во времени совпадают с одним из психосексуальных кризисов ребенка, они играют важную роль в "выборе" симптомов, ибо в любом неврозе проявляются и общие страхи, и личная тревога, и соматическая напряженность^ Но это значит, как и в приведенном выше примере, что какой-нибудь {симптом может сочетать в себе индивидуальную и историческую регрессию^В результате в нашей культуре, один из элементом которой - комплекс вины, случаются не только индивидуальные регрессии к раннему чувству вины и стремлению искупить ее, но и реакционный возврат к содержанию и форме исторически более ранних и жестких принципов поведения. Когда со-

64

циальный и экономический статус группы в опасности, имплицитные этические установки приобретают более ограниченный, магический, более замкнутый и нетерпимый характер, внешняя опасность как бы кажется идущей из-нутриГ С медицинской точки зрения важно понять еще одно:" то, что наши пациенты настойчиво описывают как среду своего детства, часто является уплотнением нескольких отдельных периодов, в которых слишком много одновременных перемен имело следствием паническую атмосферу, "заряженную" различными противоречивыми аффектами^

В случае с пятилетним мальчиком, у которого начались приступы судорог после того, как он несколько раз стал свидетелем насилия и внезапной смерти, восприятие им самой идеи насилия объясняется историей его семьи. Его отец был восточноевропейским евреем, которого "мягкие", кроткие родители привезли в пятилетнем возрасте в Нью-Йорк, Ист-Сайд, где выжить можно было, лишь восприняв элементы идентичности парня, который бьет первым. Этот образ отец старательно внедрял в незрелую идентичность нашего маленького пациента, не скрывая, чего это стоило ему самому. Добившись умеренного достатка, отец открыл магазин на главной улице маленького североамериканского городка, поселившись в районе, где необходимость в жестком поведении отпала. Он уговорами и угрозами попытался внушить своему уже дерзкому и любопытному сынишке, что сын лавочника должен учтиво обращаться с неевреями. Эта переоценка элементов идентичности произошла в тот момент, когда мальчик переживал фалло-локомоторную стадию развития и нуждался в четкой линии поведения и в новых возможностях самовыражения. Кстати, он находился в том самом возрасте, в котором его отец стал жертвой миграции. Семейные страхи ("Будем учтивы, а то у нас перестанут покупать"), тревога мальчика ("Как мне быть учтивым, если я должен вести себя жестко, чтобы быть в безопасности?"), проблема Эдипова комплекса: (йеренос агрессии с отца на посторонних, и соматическое напряжение, вызванное безадресным гневом, - все это сплелось в один клубок и вызвало короткое замыкание. Наступила эпилептическая реакция, поскольку одновременные перемены в организме,

65

5-798

в среде, в "эго" не были урегулированы относительно

друг друга'

Теперь я обращусь к описанию того, как исторические прототипы оживают в перенесениях и сопротивлении врачу у взрослых пациентов. Вот пример, иллюстрирующий нсвязь кризиса идентичности, пережитого в детстве, со сти-*лем жизни взрослого.

У одной танцовщицы, имевшей весьма привлекательную внешность, но очень маленький рост, появился неприятный симптом: она держала корпус так напряженно и прямо, что танец стал неуклюжим и некрасивым. Анализ показал, что ее истерическая прямизна была проявлением бессознательной зависти к пенису, спровоцированной в детстве и принявшей у нее эксгибиционистский характера Пациентка была единственной дочерью американца немецкого происхождения, удачливого бизнесмена, в некоторой степени склонного к эксгибиционистскому индивидуализму, что выражалось, в частности, в гордости за свое могучее телосложение. Он настойчиво вырабатывал прямую осанку (вероятно, уже неассоциируемую сознательно с прусской выправкой) у своих светловолосых сыновей, но не требовал того же от дочери-брюнетки. Он вообще, наверное, не придавал значения осанке женщины. Такое неравенство обострило желание пациентки перещеголять братьев и продемонстрировать в танце "исправленную" осанку, ставшую карикатурой на прусских предков, которых она никогда не видела.