Идентификация лукраедки

«Тебя приберегают, – шепчет она сегодня, – до Ивана Купалы».

Как барана берегут, на заклание! Так вот, значит, почему мне позволили пережить март! Они соберутся все вместе – боже, какая это будет компания: все звёзды живоглотского антирейтинга, самые мастеровитые душители моей свободы, самые профессиональные палачи моего гения, самые заслуженные гонители моей славы! Да если б только моих…

Она что-то говорит ещё, но не слышно – или я делаю вид, что не слышно? – и она придвигается почти вплотную к моему уху – моя маленькая хитрость вполне удаётся.

«Я помогу тебе отсюда бежать».

Соблазн велик, но я отрицательно мотаю головой: не надо. Я должен переиграть их на своём поле. Позавчера оно называлось Куликовым, вчера – Бородинским, сегодня – правовым, и это уже, конечно, их поле, не моё, и это их право, которое обычно повёрнуто к ним соблазнительным передом, а ко мне – ни разу не мытым задом, но всё равно я должен переиграть их.

Она исчезает, а я всё повторяю, тихо-тихо: Сикстинская, Секстинская… Сикстина… Это слово сочное, как гранат! Возбуждающее, как красивый чужой секс, и при этом благородное, как рыцарский поединок!

Бедные лукраедки: ну разве может им такое пригрезиться? Им, может, и хочется, бывает, вознестись, возмечтать и уверовать, но нечем же, нечем, нечем! Нет у них органа, которым веруют, его немедленно ампутируют себе – если вдруг находят, – когда становятся лукраедками.

Зато они оторвутся на Ивана Купалу. Они сбросят галифе со своих волосатых ляжек, они оставят на этих ляжках только лампасы, чтоб исходя из ширины их воздать каждому по чину его. Они, козлоногие, станут прыгать через костёр, где будут гореть мои листочки, мои поэмы, мои откровения, мои надежды, наше человечье будущее. И у кого лампасы шире всех, тому и прыгать в первую очередь, что называется у них «правом первого лампаса». Бывали, видимо, у нас времена и более стрёмные, но не было ещё времени более смрадного.

Судьба инквизитора как зазеркалье русского перловодства

За пару дней до Ивана Купалы я решаю пойти ва-банк: оживить нашу игру вброшенным джокером. Я созываю всех околачивающихся поблизости лукраедок и заявляю им следующее:

– Вы думаете, кто основал вашу драгоценную ВЧК? Дзержинский? Как бы не так. Феликс Эдмундович служил только её благообразной витриной, да ещё средством наглядной агитации. Реально ВЧК создал Игнасио де Карбон, доминиканский монах, потомственный инквизитор. Ильич познакомился с ним в Париже, а Провидению было угодно, чтобы родились они в один день: 22 апреля 1870 года.

В тот апрельский вечер Ильич – по обыкновению шумно и весело – отмечал свой юбилей в парижской ресторации с десятью переменами блюд, с цыганами, с девочками, с плясками голышом вдоль и поперёк стола, с битьём посуды и метанием друг в друга торта, выполненного в форме головы Иудушки Троцкого. Туда же и тогда же нечистая занесла и де Карбона (или де Каброна8 – не помню точно, а томика Википедии нет под рукой). Ему тоже, как ни странно, исполнилось в этот день сорок – роковое число.

«Какой чудесный монах! А что, Наденька, примем этого молодого человечка в свою гоп-компанию?» – с хитрой прищуринкой спросил Ильич, мгновенно оценив пришельца.

«Только если у него свежие кальсоны», – отвечала Надежда Константиновна, близоруко прищуриваясь в ответ.

И галантный де Карбон (или де Каброн), конечно же, не замедлил не разочаровать её, сбросив сутану, как новоиспечённая бабочка – опостылевший кокон. «Меняю сутану на путану!» – воскликнул он при этом со всей страстностью сорокалетнего девственника.

Ильич тоже был убеждён, что чистота кальсон и чистота душевных помыслов исторически и материалистически неразделимы. Только такому в квадрате чистому человеку он мог доверить высиживание самой большой, красивой и благородной из жемчужин, призванных украсить дело всей его жизни: беспощадного как чека аппарата подавления всего, что способно мыслить и шевелиться.

Судьба инквизитора-новатора, однако же, завершилась несчастливо. Да и могло ли Советское государство отблагодарить одного из вдохновенных своих творцов иначе, нежели камерой изощрённых, им же самим почерпнутых в богатом семейном наследии и адаптированных под советские реалии пыток и почти спасительным расстрелом в подвале? Я это знаю наверняка, ибо он приходится мне двоюродным прапрадедушкой. Я только фамилию себе окончательно русифицировал и стал, как вы знаете, Декозловым, двоюродный же папа мой звался Декозёл, двоюродный дедушка – де Козёл. Двоюродный прадедушка тоже звался как-то по-хитрому, за что не раз страдал в своей декозлиной жизни.

Теперь они кинутся проверять мою информацию. В архивы отрядят самых усидчивых лукраедок. Неделю я на этом уже выиграл. А там, глядишь, и до листопада дотянем.

Проходит не неделя, но две, когда по благостному сиянию, исходящему от Лукраедки Четвёртого, я чувствую, что он уполномочен доставить мне чрезвычайно важную весть.

«Ваша информация о де Каброне не нашла подтверждения у источников».

Ну вот и пришёл мне трындец.