Идеологическая диверсия. Америке нужен мир! Желательно, весь

Когда УКП было формально включено в состав ЦРУ, директива СНБ 10/2 уполномочила ЦРУ осуществлять тайные операции, разработанные в результате консультаций с представителями Государственного департамента и министерства обороны. ЦРУ должно было выступать не в качестве инициатора тех или иных политических решений, а как инструмент для их осуществления. Оно должно было разрабатывать специфические информационные программы и другие политические акции, способные свести на нет усилия коммунистов расширить сферу советского политического влияния в Западной Европе.

Ответственным за осуществление этих проектов был директор УКП Фрэнк Уиснер, подчинявшийся в этом случае СНБ, если против них не возражали Госдепартамент и министерство обороны. Директор ЦРУ, несомненно, знал, чем занималось УКП, но оно не было ему подотчетно. Так что система эта была не из самых удачных, и чудо, что она еще вовсе неплохо работала, начиная с момента ее создания в июне 1948 года и до 23 октября 1951 года, когда появилась новая директива СНБ.

К тому времени ЦРУ уже твердо закрепило за собой деловую репутацию в качестве тайного политического штаба.

Руководство Госдепартамента и министерства обороны было на самом деле весьма общим, и получилось, что ответственность за противостояние Советам в тайных «трущобных» битвах легла на ЦРУ. Сами по себе операции, или по меньшей мере программы внешней политики, в рамках которых эти операции осуществлялись, были отменно успешными. К ЦРУ стали относиться с большим уважением, что было оправданно лишь частично — много позже, когда программы тайных акций вышли из под контроля, на ЦРУ посыпались проклятья. Однако, надо сказать, что проклятья эти следовало в значительной мере адресовать не инструменту осуществления тайных акций, ЦРУ, а тем, кто творил политику.

В новом Управлении

Весной 1949 года я завершал свои труды по истории американской армии, подумывал о работе преподавателя в каком-нибудь колледже и любопытствовал у друзей, по-прежнему служивших в разведке, что случилось с делом, когда-то занимавшим меня в УСС.

В то время советская военная угроза, активность советской агентурной разведки и действия натасканных в Москве членов компартий в Восточной Европе и на Ближнем Востоке внушали тревогу. Коммунисты Китая победоносно шли к полному контролю над китайским материком, Чехословакия утратила политическую свободу, Берлин был блокирован, — все это держало Запад в состоянии напряженности. В этой ситуации возвращаться к университетской жизни казалось отчасти скучноватым, тем более что кое-кто из моих друзей настаивал, чтобы я остался на правительственной работе — в разведке.

Решающим фактором, полагаю, стала моя дружба с Джеком Смитом, который оставил работу в Отделе текущей разведки УСС уже после моего ухода оттуда. Он было вернулся к работе преподавателя, но вскоре понял, что соблазн государственной службы и участия в международных делах слишком велик. В 1949 году он возглавлял отдел текущей разведки в УДО и однажды — встретив меня в каком-то магазин, — все-таки склонил пойти работать в его отдел, который тогда медленно, но неуклонно расширялся. Джек устроил мне встречу с одним из самых профессиональных разведчиков — Людвеллом Монтегю, который в чине полковника подвизался во время войны в Объединенном разведывательном комитете на ниве координации разведывательной работы различных ведомств. Он был убежденным сторонником идеи независимого гражданского разведывательного управления, координирующего деятельность агентств военных служб и Госдепартамента и обогащающего ее посредством введения более научных методов работы. Хотя знакомство мое с ним во время войны было довольно шапочным, у нас был общий опыт, да и многие из наших интересов совпадали. В ЦРУ тех дней не так уж много было людей, под чьим началом я хотел бы работать, а вот к Монтегю я испытывал большое уважение — за прямоту его интеллекта, за искусство аналитика и за то, что он бился над вопросом, как усовершенствовать механизм принятия решений общегосударственного значения.