Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Непрекращающиеся погромы привели к тому, что авторы, а еще больше редакторы, боялись пропустить любую фразу, которую можно было бы истолковать, как «космополитическую» ошибку. Непрекращающиеся придирки и правки могли у кого угодно отбить любое желание писать: «Бесконечные придирки, в большинстве мелочные и неосновательные, к хрестоматии [Хрестоматия по истории СССР / Под ред. М. В. Нечкиной, С. С. Дмитриева. М., 1941. 2-е изд. М., 1949, — В. Т.]. Правка ее мне так опротивела, что прямо это дело как особая и тяжелая болезнь. Если все проделать, что предлагают и требуют, то на всю жизнь проникаешь к себе и “науке” истории омерзением»[1297].

Естественно, что от участников не ускользнула и антисемитская составляющая кампании. С. С. Дмитриев признавал: «…Многие из еврейской молодежи прошли школу национализма в этот несчастный март 1949 г.»[1298]. Антисемитский подтекст кампании, как отвратительное явление, отмечается и мемуаристами. А. М. Некрич писал: «Набор еврейских фамилий, сдобренных для внешнего приличия двумя-тремя русскими или армянскими фамилиями, не оставлял сомнения в том, что под космополитами подразумеваются евреи и что кампания носит антисемитский характер»[1299].

Иррациональность кампаний и их негативные последствия подчеркивают многие. Ю. А. Поляков отметил: «Борьба с космополитизмом не сопровождалась расстрелами и арестами, но оставила глубокие моральные травмы»[1300]. Он вспоминает атмосферу непонимания современниками логики происходящего.

Но, кроме страха и неуверенности в завтрашнем дне, кампании породили и весьма любопытный феномен переоценки окружающей реальности. Многие посмотрели на советское общество другими глазами. Нередко (а это случай не единственный, достаточно вспомнить А. М. Некрича, А. Я. Гуревича и др.) подвергшиеся проработкам превращались не в деморализованных жертв, а начинали, исходя из полученного опыта, по-новому оценивать окружающую реальность. Так, А. М. Некрич вспоминал: «Кампания против космополитов заставила меня глубоко и серьезно задуматься над тем, что происходит в нашей стране»[1301]. Схожие наблюдения находим и у А. Я. Гуревича: «Нам, вернее, тем из нас, кто был готов открыть глаза на происходившее, становилось все яснее, что в нашем обществе далеко не все так благополучно, как это рисуется пропагандой, что внутри страны действуют силы, которые ведут дело к возрождению событий 1937–1938 годов»[1302].

Многие именно после проработок разочаровались если не в советском строе, то, во всяком случае, в сталинском режиме. После описанных событий у Городецкого также произошло переосмысление сталинской действительности. Именно борьба с «космополитами» развеяла у него существовавшие иллюзии. Если в 1930-е гг. Городецкий верил в политику Сталина, то затем перешел на антисталинские позиции[1303]. Судьба Городецкого — это судьба представителя советской партийной и научной элиты. Во время послевоенных кампаний советская система отчетливо показала, что для нее нет неприкосновенных, а старые заслуги не учитываются.

Естественно, что прошедшие события заронили в души этих людей не только страх, но и желание изменить эту систему, сделать ее более предсказуемой и безопасной. Именно они станут опорой последовавшей относительной либерализации строя после смерти Сталина.

12. Механизм проведения собраний

Прошедшие собрания имели свою логику и структуру. Ее неоднократно отмечали, хотя и по-разному, в своих воспоминаниях современники тех событий. Так, А. Я. Гуревич писал: «Как строился сценарий проработки? Вначале слово берет секретарь партийной организации, рисующий общую обстановку обострения классовой борьбы, попытки буржуазной идеологии проникнуть в наши ряды. Проводниками этой идеологии объявляются лица, “которым мы, товарищи, должны дать решительный отпор”. После этой “увертюры” предоставляется слово для доклада кому-то из организаторов проработки… Затем объективности ради критикуемому дается право ответа. Объективность была, конечно, мнимой»[1304]. Схема, предложенная Гуревичем, явно неверна и упрощена. Так, собрания всегда открывались руководителями организаций или подразделений, а не секретарями партийных организаций. Сама структура собрания была куда сложнее и витиеватее.

Д. С. Лихачев предлагает более сложную картину. Он пишет о «ритуале» проработок. Проработка, по его мнению, включала обвинение, которое строилось на отдельных вырванных фразах. Особую роль играла толпа, которая подпитывала взвинченную атмосферу[1305].