Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Итак, первым критерием разделения можно указать принадлежность к партии. Тогда участников кампаний следует разделить на партийных и непартийных. Выше уже писалось, что принадлежность к партии — важнейший социальный маркер в советском обществе. Партийные, точнее партийный актив, — это часто самые деятельные участники погромов. Сам факт принадлежности к партии заставлял следовать сложившимся социальным стереотипам поведения. Партийный не мог промолчать на собрании, наоборот, он должен был быть впереди всех в деле разоблачения врагов. В этом смысле показателен пример А. Г. Манькова. Если судить по дневникам 30-х гг., то заподозрить его в симпатиях к советской власти сложно. Но в 1949 г. он уже был членом партии, и на собрании в ЛОИИ выступал гораздо агрессивнее и жестче, чем абсолютное большинство коллектива, в основном состоящего из беспартийных и уже немолодых ученых. Крайне важно, что партийные стали проводниками чуждой для старого академического сообщества культуры, на основе которой и базировались идеологические кампании. Выше уже было указано, что партийные ритуалы и стандарты поведения лежали в их основе.

Но, конечно же, предложенная классификация не дает объемной картины поведения тех или иных людей в ходе собраний. Поэтому следующую классификацию можно выстроить исходя именно из этого критерия.

Итак, ясно, что две самые большие группы составляют те, кто являлся гонителем, и те, кто оказались в числе гонимых. Нередко роли смешивались, но все же четко можно увидеть: кто жертва, а кто палач. Отдельно следует выделить крупных руководителей, которые оказывались в числе тех, кого нельзя критиковать, но и которые обязаны были выступать с поддержкой линии партии, как правило, без особого энтузиазма. К ним следует отнести Б. Д. Грекова и В. В. Струве.

Но внутри жертв и гонителей была и своя градация. Начнем с гонителей. Во-первых, здесь можно выделить контролеров, то есть тех, кто пусть нередко и формально, но контролировал ход заседаний и отвечал за нужный результат. В свою очередь их можно разделить на «жестких» и «компромиссных». Первые рьяно искореняли крамолу, делали гораздо больше, чем от них требовали. К ним смело можно отнести А. Л. Сидорова, Н. А. Сидорову, с оговорками В. И. Шункова. Вторые выполняли необходимый минимум, но старались не выходить за его рамки. В такой ситуации заседания заканчивались «меньшей кровью». К тем, кто был склонен к компромиссу между требованиями и интересами корпорации историков, можно отнести С. Л. Утченко, С. Д. Сказкина, М. С. Иванова и др.

Во-вторых, особую группу составляли участники, которые добавляли динамики в проходившие заседания. Это были профессиональные «гангстеры пера» (С. А. Покровский), партийные активисты (Толмачев, Л. И. Иванов, А. П. Кучкин, А. Г. Маньков, В. Т. Пашуто и др.), требующие выполнения предписаний и бескомпромиссной борьбы.

В-третьих, можно выделить «критиков-корректоров», то есть участников, которые признавали ценность критикуемого исследования или научного творчества жертвы, но при этом находили немало вопиющих ошибок. К таким критикам следует отнести А. Д. Удальцову, Е. В. Гутнову и др.

В-четвертых, «научные оппоненты», то есть те, кто при помощи идеологической дискредитации историка стремились утвердить собственную концепцию или лидирующее положение в научно-исследовательском направлении. К ним относились, например, Б. Д. Поршнев, боровшийся с О. Л. Вайнштейном.

В особую категорию целесообразно классифицировать «наблюдателей» от вузов (Е. А. Долбилин, И. И. Мордвишин). Их роль заключалась в представлении провинциальных вузов и критике столичных, в первую очередь, академических знаменитостей.

В отношении гонимых уместно говорить о стратегиях поведения. Здесь также можно выделить немало типов. Во-первых, «соглашательская» позиция, заключающаяся в том, чтобы признавать ошибки, но не озвучивать новых и не искать ранее не упомянутых жертв. К этой категории можно отнести руководителей подразделений и глав кафедр: Е. А. Косминского, А. М. Деборина, С. В. Бахрушина и др.

Во-вторых, полное признание ошибок, сопровождающееся зачастую просьбой дать возможность их исправить (С. А. Фейгина, С. Н. Валк).

В-третьих, популярной стратегией было признание ошибок частично, но при этом не соглашаясь с главными обвинениями в теоретико-методологических и политических ошибках, (А. В. Ерофеев, Ленчнер, А. И. Андреев, Эггерт).

В-четвертых, были и те, кто отрицал обвинения. Они с фактами на руках указывали на то, что их работы искажались, мысли извращались, а политические ошибки, им приписанные, не имеют под собой никаких оснований (Нотович, Зубок).

В-пятых, были и «защитники», которые могли попытаться защитить от обвинений отдельных людей или определенные идеи (как М. А. Барг, призвавший не отрицать наследия дореволюционной медиевистики). К ним следует отнести А. М. Манфреда, В. В. Стоклицкую-Терешкович.