Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

На совещании отчетливо проявился идейный раскол в среде историков. На нем ярко выделилось несколько групп. Представляется, что основными можно назвать следующие: 1) историки-марксисты, в массе своей ученики М. Н. Покровского, которые отстаивали принципы классового подхода к оценке русской истории; 2) историки «старой школы» и примкнувшие к ним ученые, следующие новой конъюнктуре, которые считали, что русское прошлое должно рассматриваться в позитивном ключе и 3) историки, во главе с И. И. Минцем, предложившие придерживаться «золотой середины», что более соответствовало официальной позиции. Последние призывали не искать в истории только негативные черты, но подчеркивать и положительные стороны[263].

На совещании зримым образом проявилась борьба с «немецким засильем». В особенности досталось труду Н. Л. Рубинштейна «Русская историография». Уже первый выступавший, С. К. Бушуев, возмущенно говорил о том, что в книге не показана непримиримая борьба русских и немецких историографов. Слишком выпячивается фигура А. Л. Шлецера, который, по описанию Рубинштейна, стоял на уровне мировой науки. «Как немец — так на уровне, как русский — так ученик»[264], — гневно восклицал выступавший. Он предлагал расширить и хронологию «Дранг нах Остен», которая в советских учебниках ограничивалась только XII–XV вв. С его точки зрения, немцы продолжали плести козни против России вплоть до современности, стремясь захватить земли славян[265].

Сам Рубинштейн вынужден был защищаться, используя риторику антинемецкой кампании. Он указал, что нельзя судить о национальности по фамилии, а своей книгой, в которой показан органический процесс развития русской историографии, он опроверг представления об определяющем влиянии немецких ученых на становление отечественной исторической науки[266].

О немецком засилье говорил и Городецкий. Он сказал, что немецкие историки приезжали в Россию с намерениями «иногда довольно темными». Называл их «хищниками, которые проникали в Россию для того, чтобы на легком поприще заработать, схватить, что можно, из исторических документов, опубликовать, превратить в деньги, в славу»[267]. Он указал, что роль этих историков, несомненно, реакционная. Мнение Рубинштейна о том, что судить надо не по немецким фамилиям, выступавший поддержал в том смысле, что судить необходимо по их идеологии. А она была антирусская. Идеализацию немецких историков Городецкий обнаружил и у Нечкиной с Бахрушиным.

Процессы, проходившие в сфере идеологии, и их влияние на историческую науку важны для оценки ситуации, сложившейся в этой сфере в последнее сталинское десятилетие. Во-первых, понимание важности исторического знания для поддержания идеологической системы заметно возросло. Во-вторых, военное время заставило пересмотреть национальную политику, что, в свою очередь, оказало определяющую роль в пересмотре национальных нарративов в дальнейшем. В-третьих, изменение международного статуса подвигло власть к переоценке места, в том числе и исторического, народов СССР. Это стало основой для ультрапатриотической концепции, сформулированной идеологами и историками в послевоенное десятилетие. Национал-патриотические идеи, заполонившие историческую литературу военного времени, оказались не менее актуальны и в дальнейшем. В литературе уже было замечено, что «в мероприятиях УПА 1943–1944 гг. уже прослеживаются контуры известных послевоенных погромных кампаний (1946–1953 гг.)…»[268].

Уже в военные годы шло активное формирование будущей политики партии по отношению к гуманитарным наукам. Озабоченность настроениями интеллигенции появилась еще в 1943–1944 гг. Многое из того, что будет агрессивно реализовываться спустя годы, стало предметом беспокойства и обсуждения идеологов. Крайне важным представляется и другое наблюдение: «Хотя советские идеологи обычно не открещивались от мобилизованных ими эпизодов русской истории, где-то в конце 1944 или начале 1945 года у них вошло в правило связывать успехи в последней войне не столько с героическим наследием, сколько с достижениями советской власти»[269]. Дело в том, что не все историки сумеют уловить зыбкую грань (если это вообще было возможно) между прославлением русского прошлого и советским патриотизмом. Это станет одним из излюбленных обвинений в ходе идеологических проработок последнего сталинского десятилетия.

Еще одним явлением, проявившимся в годы войны, стало распространение номенклатурного и бытового антисемитизма. Такая политика начала оформляться еще до войны, но на начальных этапах войны была свернута. После того, как военное положение выправилось, в СССР вновь стала нарастать тенденция к дискриминации лиц еврейской национальности[270]. Стало заметно, что при приеме в университеты, на престижные рабочие места и т. д. все большее значение приобретало национальное происхождение. Евреев старались не брать. Коснулось это и историков [271].