Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Следом выступил Н. М. Дружинин. Его выступление добавило красок в понимание советского патриотизма, который, по мнению выступавшего, «не может быть сведен к стихийной, органической любви к своей родине»[547]. Это патриотизм более высокого порядка, само появление которого стало возможным только после победы социалистического строя. Далее историк, наверное один из немногих, признал, что важнейшим компонентом советского патриотизма является «вдохновенный идеал будущего, который заключает в себе наша социалистическая экономика, жизнь и культура»[548].

«Он оптимистичен, наш советский патриотизм, потому что эта вера делает нас уверенными в себе, в своих целях, в результатах нашей работы и нашей борьбы»[549]. Особая черта советского патриотизма — безграничный оптимизм и бодрость духа: «Мы никогда не впадаем в отчаяние, как впадает в отчаяние реакция зарубежных стран, ибо какова бы ни была личная судьба, быть может каждый из нас погибнет, но впереди тот свет, который озаряет наши усилия и наш порыв»[550]. Наверное, особой шарм этому выступлению в соцреалистическом духе придавал тот факт, что энергичные лозунги доносились не от молодого человека, а от весьма пожилого историка.

Заключительное слово взял К. В. Базилевич. Новый оратор сумел подметить, что советский патриотизм — это «активный патриотизм»[551]. Более того, каждый патриот всегда должен быть начеку: «И большой ошибкой, величайшим преступлением против нашего советского патриотизма является недооценка этих изменений и преклонение перед иностранщиной»[552]. Если буржуазные историки погрязли в индивидуализме, то этическим базисом советского ученого должно быть понимание того, что «каждая наша работа является как бы сведением целого ряда других усилий, поэтому она является частью общественной работы»[553]. Лозунг «Индивидуальность — ничто, коллектив — все!» работал и в данном случае, морально готовя советских историков к кропотливой работе над многочисленными коллективными проектами, в особенности «Всемирной историей», написание которой явно буксовало. В заключение Базилевич напомнил, что только критика и самокритика являются залогом успеха в научной работе.

По итогам собрания была принята специальная резолюция. Она гласила, что «Ученый совет считает необходимым: 1. Усилить работу по изданию “Всемирной истории”, которая должна быть воплощением концепции всемирно-исторического процесса, впервые изложенной в “Манифесте Коммунистической партии” Маркса и Энгельса и развитой в работах Ленина и Сталина. 2. Усилить работу по изучению истории СССР, в особенности советского периода… 3) Усилить работу по изучению всемирной истории эпохи империализма и подготовки второй мировой войны. 4) Вести систематическую работу по разоблачению реакционной буржуазной историографии»[554].

Отголоски дела КР проявились и в Историко-архивном институте. Как уже отмечалось, здесь сложилась непростая ситуация, когда происходила практическая открытая борьба между «историками» и «архивистами».

Директор института Д. С. Бабурин проводил достаточно либеральный курс[555]. Ситуация стала предметом разбирательства со стороны бюро Свердловского РК ВКП (б). В документе от 31 июля 1947 г. прямо говорилось, что «бывший директор тов. Бабурин и секретарь парторганизации тов. Шароборова не приняли мер к повышению качества и идейно-политической направленности преподавания, усилению бдительности к вопросам содержания работы кафедр, к неослабной борьбе со всеми проявлениями буржуазной идеологии в науке»[556].

Особенно сильный удар пришелся по А. И. Андрееву. Его прошлое (ссылка по «Академическому делу») и методологическая позиция, когда он открыто признавал себя учеником А. С. Лаппо-Данилевского, делали его крайне уязвимым. Против историка ополчились многие, в том числе и «архивисты», считая его проводником линии «историков». Еще в 1944 г. июльское постановление бюро РК гласило: «Проф. Андреев — буржуазный ученый, который до сих пор идейно не разоружился. Руководство института и парторганизация, зная о политической физиономии проф. Андреева, не приняли мер к тому, чтобы его политически разоблачить, за все время не застенографировано ни одной лекции проф. Андреева, этим самым ему предоставлена бесконтрольная возможность протаскивать чуждые нам идеи»[557].

Пока директором был Бабурин, Андреева удавалось выводить из под удара. Но 22 июня 1947 г. Бубурина сняли с должности. С весны 1947 г. работу учреждения проверяла комиссия райкома. Новым директором был назначен Н. А. Елистратов.

В начале лета 1947 г. на А. И. Андреева в Свердловский райком партии поступил донос от преподавателя кафедры вспомогательных исторических дисциплин Историко-архивного института Е. Н. Даниловой, в котором писалось о немарксистском преподавании Андреевым источниковедения. В вину историку вменялось то, что он слишком зависит в своих взглядах от своего учителя А. С. Лаппо-Данилевского[558].