Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1

25 сентября состоялось заседание Ученого совета Института литературы Академии наук СССР, на котором обсуждалось постановление ЦК и выслушанный всеми доклад Жданова. Еще за несколько дней до Ученого совета, 21 сентября, Б. М. Эйхенбаум поговорил с Л. А. Плоткиным:

«Он “дружески” предложил мне выступить с некоторым “самобичеванием”. Я сказал, что не занимаюсь этим и не считаю нужным, п[отому] ч[то] мне не в чем каяться. Он нес совершенный бред – предлагал говорить о моих статьях в “Звезде”, о формализме и “Серапионовых братьях”. Я наотрез отказался. Какая мерзость! Им нужно иметь “виноватых”, чтобы самим быть невинными. Как грустна наша жизнь. Спасение только в том, что это в то же время смешно. Так не может долго продолжаться»[1393].

Заседание в Пушкинском Доме проходило с масштабом – желающих высказаться в прениях оказалось так много, что пришлось перенести окончание заседания на 9 октября. Но организаторы тогда еще не понимали, куда подует ветер. Даже Б. М. Эйхенбаум в своей записи от 26 сентября испытывает некоторые надежды… Именно поэтому, надо думать, и было отложено окончание прений, а также принятие резолюции. Приведем отзыв Б. М. Эйхенбаума:

«Заседание в Инст[иту]те было иным по духу, чем можно было ожидать – чувствуется некоторый перелом. Плоткин говорил по общим вопросам, без паники и ущемлений. Я выступал и отвечал на вопрос о формализме и Ахматовой. Сказал, что мои выступления об Ахматовой были, очевидно, политической ошибкой, но, как и другие, я не представлял себе тогда этого и думал, что важно указать на переход Ахматовой к военным и историческим темам. По поводу “формализма” я показал, как извратил Маслин (в газете “Культура и жизнь”) мою статью “Поговорим о нашем ремесле”, а ведь отсюда пошли все дальнейшие упреки. После заседания говорил с М. П. Алексеевым, который был поражен спокойным стилем – он дрожит и политиканствует. В Унив[ерси]тете все дело портят он со своей трусостью и глупая партчасть. Он будет сегодня произносить речь на Ученом совете – воображаю! Я думаю, что он настроил Ев[геньева]-Максимова против меня и организовал этот глупый и мерзкий “конфликт” на кафедре – в целях будто бы “спасения” кафедры и фак[ульте]та. Какой дурак – и какой мерзкий, вредный дурак!»[1394].

Довольно подробно картина заседания Ученого совета Пушкинского Дома 25 сентября и 9 октября была изложена в разделе «Хроника» в «Известиях Академии наук». Поскольку ко времени публикации этой заметки все оказалось уже предельно ясным – никаких послаблений не предвидится, – то и тон ее был несколько повышен: