Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1

Во-первых, было бы неверным думать, вспоминая зарубежные фильмы той поры, что стенограммы печатались машинистками «слепым десятипальцевым методом» в ходе заседаний: напротив, они фиксировались стенографистками посредством карандашей и специальной системы записи – собственно, стенографической. Именно поэтому, описывая XII пленум ССП 1948 г., критик А. Борщаговский вспоминал о том, как «в замешательстве замерли карандаши стенографисток»[259]. Причем стенографисток на подобных заседаниях обычно было не менее двух (чаще даже двух пар, работавших посменно по 10 минут), чтобы не упустить сказанного; о наличии именно «стенографисток» на заседании Оргбюро пишет и Левоневский[260]. Для чего было несколько стенографисток? Для того, чтобы одна могла фиксировать ход обсуждения, а другая записывала только отдельные выступления (как было и в этом случае – иначе нельзя объяснить тот факт, что стенограммы выступлений Тихонова и Широкова и прения по ним, состоявшиеся в середине заседания, приложены в конце стенограммы и снабжены отдельными заголовками).

Во-вторых, лишь впоследствии эти рукописные стенограммы, записанные стенографическими знаками, превращались в машинопись – стенографистки, сменившись после 10-минутной записи, расшифровывая, диктовали их в отдельной комнате машинистке, либо (что в 40-х гг. в ЦК уже не практиковалось) перепечатывали сами. Причем некоторые стенограммы после этого правились ораторами и затем перепечатывались набело. И хотя при публикации указано, что воспроизводится текст неправленой стенограммы, неизвестно, насколько она была скорректирована стенографистками, которые традиционно вносили в фиксируемую речь серьезные исправления (как орфографические, так и смысловые: производили добавления и изъятия, сглаживали резкие места и крепкие выражения), причем еще на стадии ведения стенограммы, перед тем как она превращалась в первый вариант машинописи.

Таким образом, особенно с учетом стремления сталинского аппарата оставлять поменьше фактических доказательств своих непосредственных действий, доверие к стенограмме должно допускаться лишь с учетом многочисленных оговорок и учета специфических особенностей стенограммы как исторического источника.

Также стоит указать на прямые сбои в опубликованной стенограмме, неясные без привлечения конспекта Левоневского. Один из очевидных – странный переход в одной из реплик Вс. Вишневского во время его диалога со Сталиным, который при сличении является контаминацией слов Вишневского и Сталина:

На этом примере ошибочность стенограммы вполне очевидна. Не стоит упускать из виду и того, что ошибки стенографисток могли происходить по нескольким причинам: во-первых, от невнятности речей некоторых выступавших, от их робости или страха, проявившихся в стрессовой обстановке, от тихого голоса, наконец. Во-вторых, стоит учесть, что даже в ЦК стенографистки имели отнюдь не филологическое образование, да и специфика каждодневной работы могла отражаться на восприятии ими отдельных слов и речевых оборотов, которые, будучи записанными по ходу заседания в краткой форме, при машинописном воспроизведении могли представать уже несколько иначе.

На примере стенографирования выступления П. С. Попкова можно наблюдать более серьезные метаморфозы:

Как видно из сопоставления, даже если закрыть глаза на серьезную смысловую разницу между словами «разговор» и «сговор», из стенограммы с какой-то целью (как минимум для придания целостности выступлению Попкова) были изъяты реплики Жданова, Саянова и самого Левоневского. Причем, как можно заключить из сути изъятий, в результате оказалась усилена позиция Попкова (и, соответственно, Ленинградского обкома и горкома) в противовес писателям, тогда как у самих писателей были на этот счет серьезные возражения.

Таким образом, эта хрестоматийная стенограмма, даже на крохотных цитатах из которой, как на трех китах, базируется множество различных выводов и смелых предположений в обширной литературе вопроса (некоторых мы коснемся ниже), не может приниматься как бесспорный источник точных слов ораторов, а потому и все построения на ней должны рассматриваться с оговорками и особенностями, свойственными именно стенограмме, а не дословной записи.

Если же говорить о ходе заседания, то дошедшие до нас свидетельства по-разному трактуют не только очередность, но и содержание выступлений. Таких свидетельств четыре: собственно указанная стенограмма, конспект участника заседания Д. Левоневского, воспоминания участника заседания П. И. Капицы[261], а также запись рассказа присутствовавшего там В. Вишневского, сделанная сотрудником редакции «Правды» Л. К. Бронтманом в августе 1946 г.[262]