Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 2

«Были и злодеи. А в массе-то своей – обыкновенные люди. ‹…› Ведь у них были жены, дети. И они любили их. Наставляли детей. Чтобы были честными, учились хорошо и т. д.

Нет, это не были злодеи. Злодеи бы – проще. А в том-то и дело, что эти люди, которые искренно любили, переживали, входя в Смерш, становились другими.

Во‐первых, большинство из них по малограмотности, ограниченности своей искренно верили, что они действительно борются с врагами. А с врагами какая пощада.

Во‐вторых, гипноз. Арестован – значит, виноват. Пусть не во всем – но виноват. И поди попробуй освободить. Своя собственная бумага, написанная человеком, гипнотизировала его же.

В‐третьих, если и появлялось у людей сострадание, то они думали, что они недостаточно революционны, что это сострадание и жалость предосудительны. А как же? Сам пролетарский писатель заклеймил жалость как унижающее человека чувство. И следовательно, если они и жалеют, то потому что недостаточно подкованы.

И наконец страх. Не выпустить врага. Лучше засудить 100 безвинных, чем пропустить одного врага. А потому закидывай неводы. И не верь, если тебя уверяют, что он не прав.

Доказательства? Доказательств нет. Но, во‐первых, большинство следователей не искушены, неграмотные (может быть, их поэтому и не учили?), а во‐вторых – коварство врага.

Гипноз – служение революции.

Солженицын говорит, что чекисты хорошо ели, легко работали. Может быть, в лагерях – да. А у нас в округе – ужас. Как раз наоборот, офицеры в воинских частях не голодали. Им перепадало с солдатской кухни. А нам – нет»[1441].

«Герой (я) жаждал романтики. Страх перед МГБ (еще в школе) – бывало, идут, дрожь, дух захватывает… Учителя забрали… Страх, доходящий порой до ужаса, и радость предвкушения романтики. Контрразведка… Против разведки… Смерш… Смерть шпионам ‹…›. Шел: думал, чудеса будут. А на деле одни антисоветчики. В колхозе жрать нечего. Клевета на советский строй. ‹…›

Постановление об аресте. Ордер на арест, обвинение… в том, что, будучи рядовым, систематически клеветал на советскую действительность, выразившуюся в том, что порицал колхозный строй… 2‐я папка. Дело №… То же самое. Однозначные свидетельские показания. Дело №… То же самое. Разница в именах. Три новых дела, и все одинаковы. 9 дел в столе. Таких же. Надо вызывать. Надо начинать допрос. Но Боже мой, только представить, что все то же самое… И какая клевета… Ведь действительно жрать нечего. Он сам получил письмо: умер в колхозе от голода…»[1442]

Когда Ф. Абрамов оправдал нескольких арестованных, то все доносы, подшитые некогда в личном деле, пошли «в работу»: