Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 2

«Ленинградский “путч” 1949 года был успешно доведен до конца. Партия одержала полную победу; она устранила из науки настоящих ученых и заменила их подставными фигурами. До сих пор – а ведь прошло полвека – сказываются гибельные последствия последних сталинских лет. Выходят книги уничтоженных, униженных, изгнанных, оплеванных ученых, каждый из которых – эпоха в истории нашей филологии: Гуковского, Азадовского, Жирмунского, Проппа, Оксмана, Эйхенбаума, Тронского; но люди – люди погибли, или им пришлось “избрать” иную область деятельности…»[1562]

«…Ученые, оплодотворившие, как теперь оказалось, научную мысль всего мира, уже не участвуют в возрождении своей науки: “Иных уж нет, а те далече…” Умерли Б. М. Эйхенбаум и Б. В. Томашевский ‹…›; ушел в лингвистику, тюркологию, сравнительное изучение эпосов В. М. Жирмунский; умер в тюрьме под следствием Г. А. Гуковский; отошел от собственных открытий, не успев их развить и предоставив это своим научным внукам, В. Я. Пропп ‹…›. Можно ли после этого представить себе эволюцию отдельных ученых иначе, как движение по лестнице вниз?»[1563]

«Представим себе, какой была бы наша страна, если бы нас не убивали, не сажали, не гноили на Беломорканале! Если бы, например, на филфаке ЛГУ Владимир Яковлевич Пропп преподавал не немецкий язык (его сослали на грамматику), а “морфологию волшебной сказки”; Максим Исаакович Гиллельсон[1564] не вкалывал на общих работах в лагере, а вел семинар по “Арзамасу” и русской эпиграмме; Юлиан Григорьевич Оксман не работал банщиком в одном из магаданских лагерей, а читал лекции о Белинском, Герцене и Гоголе; если бы Григорий Александрович Гуковский не умер сорока восьми лет в тюрьме МВД, находясь под следствием по придуманному провокаторами делу, а его ближайший ученик Илья Захарович Серман не сидел в лагере, а продолжал изучать русский XVIII век в архивах Ленинграда и Москвы… Они остановили гуманитарную науку, отлучили ее от последних интеллигентов в сталинские последние годы, а потом, в брежневские, отправили немногих уцелевших в изгнание – в США, в Израиль, в Европу»[1565].

Уникальный феномен, который создали «различные по научным позициям, но равно блистательные по таланту и эрудиции ученые-филологи, которых судьба с неповторимой щедростью собрала в 1930–1940 гг. в стенах Ленинградского университета»[1566], был раздавлен сталинской машиной.

Но «ничто не может произойти из ничего, и никак не может то, что есть, уничтожиться»; эти слова Эмпедокла, важнейшие для мировой науки, актуальны и в настоящем случае.

«Слава Богу, выжил Юрий Михайлович Лотман: его спасла Эстония. А он там, в Тарту, отстоял честь нашей филологии»[1567].

* * *