«Мне кажется, что Саратов (sic! Саратов! –
Филфак своим нравственным падением, конечно, очень многим обязан Мих[аилу] Павловичу [Алексееву]. А сейчас, после Немезиды, обратившей свой взор на Н[иколая] Ф[едорови]ча [Бельчикова], он стал (или на днях будет) и. о. дир[ектор]а Пушк[инского] Дома. Какие светлые перспективы! Впрочем, Н[иколай] Ф[едорович] довел П[ушкинский] Д[ом] уже до такого состояния, что его никто уже не может спасти: его надо закрыть, всех уволить – и заново на пустом месте строить новую храмину. Да уж поистине неповторимое, родное и светлое имя –
Вы как-то писали мне, что о многом хотите поговорить “по душам” с Мих[аилом] Павл[ови]чем! Ах, дорогой мой Юлиан Григорьевич, не о чем и не с кем разговаривать. Именно “души”-то в нем уж не осталось – он даже к дружеским чувствам неспособен…»[1554]
Когда 24 ноября 1954 г. скончался М. К. Азадовский, Ю. Г. Оксман писал:
«Кому нужны давно пережившие себя Максимовы, Пиксановы и прочие публичные девки российской словесности (их же имена ты, господи, веси!)? Так нет, они – если не живут, то продолжают как-то“ функционировать”, годами еще будут засорять своей макулатурой книжные полки и библиографические справочники, а такие люди, как М. К. Азадовский, как Н. И. Мордовченко, как В. В. Гиппиус[1555]
, как М. И. Аронсон[1556], как А. Я. Максимович[1557], уходят в расцвете своих интеллектуальных сил, гибнут от голода, холода, нужды, недостатка внимания, травли, гнусных интриг и т. п. Нет, не могу дальше – чувствую, что невольно сбиваюсь на письмо Белинского к Боткину о царстве “материальной животной жизни, чинолюбия, крестолюбия, деньголюбия, бесстыдной и наглой глупости, посредственности, бездарности, где Пушкин жил в нищенстве и погиб жертвою подлости, а Гречи и Булгарины заправляют всею литературою” и т. п.»[1558]