Идет ли богатство немногих на пользу всем прочим?

Нам внушили и привили веру в то, что наилучший путь к благополучию большинства — взращивать, пестовать, лелеять, поддерживать и вознаграждать способности немногих. Считается, что способности неравномерно распределяются по самой своей природе; поэтому некоторые люди предрасположены к достижениям, совершенно недоступным для других, как бы сильно те ни старались. Те, кто наделен способностями, малочисленны и встречаются редко, в то время как тех, кто обладает в лучшем случае лишь посредственными способностями, очень много; собственно, большинство из нас, представителей рода человеческого, относится к последней категории. Именно поэтому, — неустанно твердят нам,— иерархия социальных позиций и привилегий имеет вид пирамиды: чем выше находится данный уровень, тем меньше число людей, способных его достичь.

Подобные представления, облегчающие муки совести и льстящие нашему самолюбию, льстят находящимся на верхних уровнях иерархии и всячески ими поощряются. Но в качестве аргументов, позволяющих пережить разочарование и перестать корить себя за неудачи, они в каком-то смысле удобны и для тех, кто занимает нижние ступени лестницы. Кроме того, они становятся полезным предупреждением для всех тех, кто упорствует в попытках подняться выше, чем им позволяют врожденные способности. В целом эти взгляды вынуждают нас примириться со сверхъестественно, угрожающе раздутым неравенством финишных позиций, делая менее болезненными капитуляцию и признание поражения, и в то же время существенно затрудняют несогласие и сопротивление. Короче говоря, они способствуют дальнейшему бесконтрольному распространению и углублению социального неравенства. Как предположил Дэниэл Дорлинг,

социальное неравенство в богатых странах сохраняется из-за упорной веры в принципы несправедливости; людей может шокировать осознание того, насколько сомнительна идеологическая основа общества, в котором мы живем. Точно так же, как во времена рабства семейства, владевшие плантацией с рабами, не видели в этом ничего странного, и так же, как в прежние времена считалось нормальным, что женщины лишены права голоса, так и страшные несправедливости нашей эпохи многими воспринимаются как часть естественного порядка вещей [11, р. 13].

В своем фундаментальном исследовании массовой реакции на неравенство («Несправедливость: социальные основы подчинения и бунта») Баррингтон Мур-младший указывает, что в оппозиции между идеями «справедливости» и «несправедливости» первичным является именно второе, «немаркированное» понятие — в то время как его противоположность, понятие «справедливости», обычно определяется через другую половину пары [24]. В любом конкретном социальном окружении стандарты справедливости, так сказать, подсказываются, предлагаются или даже диктуются теми видами несправедливости, которые в данный момент кажутся наиболее неприятными, наиболее болезненными и наиболее раздражающими — и потому вызывающими наиболее страстное желание устранить их и ликвидировать; короче говоря, «справедливость» понимается как отсутствие конкретных «несправедливостей». Кроме того, Мур считает, что какими бы суровыми, тягостными и отвратительными ни были условия существования, они почти никогда не считаются несправедливыми — при условии, что они наблюдались и служили источником страданий достаточно долго для того, чтобы стать «нормальными» или «естественными»; тем, кто никогда не знал более благоприятных условий, в которых бы жили «такие же люди, как мы», или кто помнит такие условия все более смутно, или же кому просто не с чем сравнивать свое нынешнее бедственное положение — и потому они не видят причин для восстания, в их глазах оно является неоправданным или не имеет шансов на успех. Однако малейшее закручивание гаек, еще одно, пусть даже самое ничтожное требование, добавленное к уже имеющемуся длинному списку суровых предписаний, — иными словами, относительно скромное ухудшение условий существования — немедленно объявляется несправедливостью, взывающей к сопротивлению и ответным мерам.