Иди через темный лес. Вслед за змеями

Влад выглядит обескураженным, и у Марьи сердце сжимается. Она не хочет его расстраивать, но она должна это сделать. Не сейчас, так потом заметит, решит – ненормальная. Даже если она расскажет – не поверит и не поймет, не захочет жить по ее правилам, соблюдать непонятные ему ритуалы. Да и как Марья может просить от него доверия, если сама себе не доверяет?

Нет, лучше сразу отгородиться – ледяной стеной, от земли до неба.

– Я просто замерзла. Прости – мне стоило одеться теплее.

Он кивает и улыбается, но уголки губ дрожат. Конечно же, он заметил, как резко изменилось настроение Марьи, конечно же, решил, что дело в нем.

Марья устало прикрывает глаза.

Открывает их уже монстр, с клыками, полными яда, с нутром, полным голода. Он улыбается ее губами, нежно проводит кончиками пальцев по скуле Влада, наслаждается, как оторопело расширяются у него зрачки.

Чужой хриплый шепот вырывается из ее губ:

– Я замерзла. Уведи меня и согрей меня.

Монстр умеет только брать – и берет с удовольствием, до конца, до последней искры жизни в серых глазах.

– Нет! – Марья зажмурилась и завопила так, что хрусталь ответил ей звоном. – Не так, все было совсем не так! Я… я поблагодарила за конспекты и ушла. Знаю, он остался разочарованным, но… с ним все было в порядке. Потому что я ушла. Зачем ты меня сбиваешь?

Когда она открыла глаза, белого сияния уже не было, только темнота и тусклые, потрескавшиеся кристаллы вокруг. У старшей сестры оказалось лицо старухи и длинные белые косы. Она склонила голову, плотно сжатые губы дрогнули, выпуская всего одно слово:

– Неправильно.

– …Что?

– Зря ты пришла. Ты сама разрушила то, что могла дать мне. Теперь мне ничего от тебя не нужно.

– Но… как? Я же вспомнила, я все правильно вспомнила! – Марья почти кричала, горло захлестнула режущая боль. – Я же поступила правильно!

Белая змеедева снова покачала головой и ушла, растворилась среди хрустальных стен и лабиринта трещин.

– Стой, подожди! – Марья бросилась за ней, но погасли последние крохи света, и она оказалась в абсолютной тьме, и не было из нее пути.

Ярость вспыхнула и тут же утихла, прижатая к земле страхом.

– Прекрасно, просто прекрасно, – дрожащим голосом произнесла Марья. – Даже ничего не объяснила! Ну, если и эту Полоз проклял, то точно заслуженно!

Она зажмурилась, сдерживая слезы, а когда снова открыла глаза, то стояла в огромной пещере среди сотен и сотен скелетов.

И все черепа были обращены к ней.

* * *

Гора стонала – глубинно, едва различимо, но ее стон отдавался в костях и зубах, давил голову изнутри, не давал покоя. Старик даже глаза закрыть не мог – мигом под закрытыми веками начинали мелькать образы, один другого ужаснее, и некоторые он узнавал с холодком в сердце.

Тревожно-алые цветы над болотами, гигантская пустая паутина среди деревьев – скоси глаза, и в центре заметишь уродливое раздутое тело со множеством тонких изломанных рук.

Он не хотел узнавать, что из кошмаров мертвого леса способно просочиться в этот мир, что уже просочилось, подточив гору, осквернив ее и измучив.

Камень выл. Камень пел о боли и страхе.

И старик не мог не откликнуться.

Хозяйка открыла короткий путь к нижним ярусам, копям, забытым еще до того, как в эти земли пришла чудь. Здесь скалы уже не помнили касания человечьей руки, и стоило старику провести пальцами по неровному сколу породы, где на поверхность выходила слюда, как камень дрогнул, и боль раскаленными иглами впилась в кожу.

Он только сжал зубы и прижал обе ладони к скале, утешая и приручая, словно огромного зверя.

– Тише, тише… Я пришел помочь…

Боль нарастала, вой в голове не утихал, становился громче и громче и, когда старик уже думал, что все, не выдержит, – оборвался оглушительной тишиной. Жар сменился слабым, утешающим теплом, словно зверь признал хозяина и теперь ластился к нему, тихо поскуливая и разделяя с ним муку.

Хозяйка смотрела на него с искренним любопытством, малахиты в глазницах почти светились, переливаясь от светлой и нежной зелени до глубокого изумруда.

– Ты мог бы попросить меня, и я бы успокоила гору.