Иди и не греши

Страсти вокруг клада Гонсалеса еще долго не утихали, даже после того, как сам Гонсалес уехал и поиски прекратились. В епархии поначалу восприняли всю эту суету с энтузиазмом, в надежде обрести средства, которых так всегда не хватало, но, когда все кончилось неудачей, там резко поменяли оценку происходящего и стали попрекать отца Дионисия за нездоровые и суетные настроения в монашеской обители. Эти обвинения были тем более обидны, что основатель монастыря, преподобный Ксенофонт, в свое время принадлежал к твердым нестяжателям. Он считал, что монастырь должен нищенствовать, и все средства, а порой и немалые, поступавшие к нему от доброхотов, он немедленно раздавал нищим и нуждающимся. Выходило так, что своей суетой наместник позорил память основателя. В общем, шум от этого еще стоял долго.

У самого Димы Никитского та история оставила острое чувство досады за бестолково проведенное время. Он прекрасно сознавал, что Ксенофонтов монастырь не может быть местом корыстолюбивых метаний, и занимался поисками в силу послушания. Его тоже время от времени захватывал азарт, и тем более досадно было о нем вспоминать в конце, когда все закончилось неудачей. Ему было жаль стараний и самого Гонсалеса, который ему в общем-то нравился, и отца Дионисия, в котором сквозь монашеское обличье пробился азартный игрок, и всех остальных, кто проявил столько усердия в поисках, а еще больше самого себя, который не нашел убедительных аргументов не только для того, чтоб вразумить ближних, но хотя бы самому вразумиться вовремя.

Так что теперь он настолько же хотел забыть обо всей этой давно прошедшей истории, насколько хотел довести прерванное расследование до конца. С этими сомнениями Дима и отправился к своему духовнику, старцу Феодосию.

Игумен Феодосий был уже в преклонном возрасте, и одолевали его многие болезни, но он по-прежнему представлял собою твердыню духа и образ подлинно христианской любви. Внешне он чем-то походил на сказочного доктора Айболита, седенькая бородка, очки, забавная полнота и восторженное любвеобилие. Ко всем он относился как любящий отец к нашалившим детям, всех именовал «миленькими», всех ласково журил, но его вразумления пронимали даже самые закоренелые во грехе души. В свое время старец был приходским священником, была у него и матушка, и дети, и еще в пятидесятые годы он прославился в Подмосковье своими проповедями, так что к нему съезжались люди с самых дальних концов. Власти нашли в этом какой-то криминал, и батюшку посадили на пять лет за антисоветскую агитацию, но, как рассказывали очевидцы, даже в лагере отношение к батюшке было самое почтительное, и на Пасху начальник выпускал его за пределы лагерной зоны, чтобы тот мог вволю попеть пасхальные песнопения. Но в это время в Подмосковье бандиты ограбили батюшкин дом, избив при этом матушку до того, что она через месяц уже скончалась в больнице. Сын его, хоть и был изгнан из семинарии после того, как батюшку посадили, но каким-то образом получил сан и служил диаконом во Владимирской епархии, а дочь после смерти матери ушла в монастырь. Так и вернулся батюшка после отсидки в опустевший дом, и решение о принятии пострига было для него практически безвариантным. Долгое время он подвизался в одном из украинских монастырей, прославившись там прозорливостью и проникновенной духовностью, но после того, как на Украине начали возобладать тенденции самостийности, батюшка был вынужден возвратиться в Россию. Многие прославленные монастыри звали его к себе в духовники, но батюшка избрал для себя именно Ксенофонтов монастырь близ Северогорска, видимо, надеясь здесь, вдали от столиц, обрести некоторый покой на старости. Не тут-то было, и сюда к нему ехали верные чада со всех концов бывшего Союза, так что известность провинциальной обители вызывала даже зависть у некоторых окружающих. Но владыка слишком благоволил к отцу Феодосию и не позволил бы никаких волевых решений в ущерб ему, так что враги пытались ущемить не самого старца, а монастырь, обнаруживая в ведении дел огромное количество уставных и организационных недостатков.

Когда закрутилась история с кладоискательством, отец Феодосий ни разу не позволил себе прямо высказаться против суеты и страстности искателей, но часто подразумевал это в личных беседах. Дима неоднократно пытался оправдаться тем, что полученные средства практически целиком уйдут на нужды епархии, и самому монастырю это выгоды не принесет, но старец находил в этом суждении лукавство и порицал не столько цели поисков, сколько нездоровую атмосферу в монастыре. Но вот по молитвам отца Феодосия все закончилось, и в последующих беседах Дима неоднократно признавался, что заразительный азарт поисков действительно не шел на пользу его душе и никакими материальными выгодами этого уже не компенсировать.