Иди и не греши

Первое время он проявлял умилительное смирение, кланялся всем чуть ли не в пояс, что производило на тех, кто его знал в прежнем обличии, шокирующее впечатление. Но уже спустя несколько месяцев стала вокруг него собираться группа единомышленников, убежденных, что только жесткая дисциплина и суровое повиновение спасительны для монашества, а всякие библиотеки и прочие благодеяния, вроде устроения школы, дома престарелых и тому подобного, есть лукавство и происки врага. Игумен Дионисий, таким образом, оказывался проводником новомодных либеральных идей, а его приближенные, а главный из них сам Дима Никитский, — мирянин, дерзающий преподавать религиозные дисциплины в школе, были сущими «еретиками». Сам Флавиан в распрю не вступал, предпочитая келейные собеседования со своими духовными чадами, но чада его проявляли неуемное рвение.

Конечно, опальный архимандрит, известный связями не только с властными структурами прошлого, но даже и с преступным миром, более, чем кто-либо другой, подходил на роль того таинственного адресата, к кому ехала с экспертизой убитая Валерия, но он, во-первых, отсутствовал во время поисков клада Гонсалеса, а во-вторых, не имел визитной карточки с адресом Ксенофонтова монастыря. Визитные карточки у него, конечно, были, и в немалом количестве, но все они относились к прежней эпохе, и адрес на них был прежний.

Обо всем этом Дима рассуждал, двигаясь в череде монашествующих к праздничной иконе, где благочинный игумен Лука совершал благословенное помазание елеем. Архимандрит Флавиан, сопровождаемый апокалиптическим монахом Григорием, который был чуть ли не его келейником, и послушником Михаилом, пройдя служебным ходом, оказался перед праздничной иконой, и игумен Лука с сердечной улыбкой приветствовал его, с ритуальным поцелуем руки вручив ему кисточку для помазания. Тот чинно и неторопливо помазался сам, потом, проигнорировав чин, лично помазал своих сопровождающих и только после этого вернул кисточку Луке. Множество народу, подозревая в нем высокую духовность, ринулись было к нему под благословение, но Флавиан пренебрег общим вниманием и неспешно удалился, как и пришел.

Подошедшего Диму отец Лука приветствовал улыбкой.

— Вернулся, раб Божий!.. Привез мне проповеди отца Иоанна?

— Привез, отец, — кивнул Дима. — Завтра занесу…

Хоть и пришел он на службу лишь во второй половине, а все же успел ощутить благодатное молитвенное состояние, рождающееся от истинно благочинного богослужебного распорядка. От века установленная служба шла неспешно, то и без затяжки, неопустительно и аккуратно, со всеми полагающимися песнопениями и чтениями. От этой ладности и возникало впечатление причастности к вечности, к великому историческому богослужебному наследию, и святые с икон буквально ощутимо присутствовали рядом, подпевая певчим.

После окончания всенощной Дима с группой послушников и паломников отправился в трапезную, где подавали ужин. Большинство монахов обычно ужин игнорировали, подвизаясь в посте, но на этот раз вечернюю трапезу почтил своим присутствием отец Никон, молодой эконом обители, бывший аспирант какого-то провинциального университета, пришедший в религию через попытку создания единой нравственно-физической теории. Несмотря на свою очевидную образованность, он в отношении Димы был холоден, хотя и к партии мракобесов не примыкал. Его считали представителем епархиального секретаря архимандрита Фотия, которого тот прочил на место Дионисия, но при его выразительной заносчивости друзей Никон в обители не приобрел, и потому был нелюбим всеми.

После трапезы Никон подошел к Диме и отвел его в сторону.

— Что такое, Димитрий? — спросил он. — Ты опять переписываешься с этим Гонсалесом, да? Никак не успокоишься?

— Кстати, — соврал Дима, — он тебе привет передает.

— Спаси его Господи, — отвечал Никон сухо. — Имей в виду, что снова поднимать всю эту суматоху я не позволю.

— Ты никак себя уже наместником почувствовал? — усмехнулся Дима. — Прости, отец, но если чего и получится, то я тебя предупрежу первым, ага?

— Долго ты на сей раз намерен пребывать в обители? — спросил Никон, поджав губы.

— Как Бог даст, — сказал Дима, начиная чувствовать раздражение. — Ты чего от меня хотел, отец?

— Хотел тебе передать, что владыка Геронтий недоволен твоим пребыванием здесь, — сказал Никон. — Так и говорит, у вас там богадельня или обитель Божия? Почему миряне заправляют?

— Да ладно тебе, — усмехнулся Дима. — С владыкой мы как-нибудь поладим. Это приснопоминаемый архимандрит Фотий недоволен наверное, да? Очень ему хочется меня в монахи постричь.

— Не тебе духовных судить, — сказал Никон.

И с тем ушел.

Дима помолился в трапезной с послушниками и ушел в келью спать. День у него выдался тяжелый, наполненный переживаниями, и он спешил отдохнуть. Однако у самой кельи его поджидал иеромонах Севастьян, монастырский иконописец, близкий приятель Димы. Они расцеловались и прошли в келью.

— Привез я тебе альбом, — сказал Дима. — Не знаю, тот ли это, или не тот, но икон там достаточно.