Иди и не греши

— И меня прости, владыка святый… Погряз в суете, аки пес…

— И я виноват, — поднялся из-за стола Дионисий. — О многом полезном пекусь и говорю, а единое на потребу оставил. Снимайте меня, владыко, я заслужил это.

И он тоже опустился на колени. Фотий, оставшийся один среди коленопреклоненных отцов, тяжко вздохнул и тоже бухнулся земным поклоном.

— Опять меня бес попутал, — пробормотал он дрожащим голосом. — Не могу я, владыка, людьми руководить. Я их ненавидеть начинаю. Благословите меня в затвор, только там мне спасение…

Владыка Геронтий осмотрел их изумленно, потом взгляд его потеплел. Он обернулся, увидел иконы за спиной и, кряхтя, тоже опустился на колени, опираясь на письменный стол.

— Помолимся, — сказал он. — Все мы грешники изрядные… Давай, Димитрий, начинай покаянный канон. Возгласи, отче… — сказал он Дионисию, который стоял на коленях рядом.

Тот, не поднимаясь, взял со стола молитвослов, подал Диме, после чего произнес с крестным знамением:

— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков!

— Аминь, — произнес Дима и начал читать молитвы.

Так неожиданно это ситуация разрядилась. После канона отцы устроили настоящий чин прощения, кланялись друг другу и целовались, и все напряжение перешло во всеобщее умиление. Келейники увели владыку Геронтия отдохнуть перед предстоящим собором старцев, а отец Фотий, совершенно растроганный сценой всеобщего примирения, поспешил к отцу Флавиану, которого перед тем грозился лишить сана и гнать прочь из епархии. Теперь он передумал и поспешил принести извинения. Дима с Дионисием остались вдвоем.

— Так я не понял, — сказал Дима. — Что теперь будет с твоим наместничеством, отец? Тебя оставляют?

— Ох, не начинай все сначала, — замахал на него руками отец Дионисий. — Как старцы решат, так и будет, нечего нам загадывать. И что бы ни решили, с радостью приму к исполнению. Правильно?

Дима рассмеялся.

— Правильно, отец, правильно. Но каков старик, а? Воистину, тело немощно, дух бодр. А я, если честно, его уже в маразматики записал.

— Сами мы маразматики, — буркнул Дионисий.

В светлом благодушном настроении Дима вышел во двор, в очередной раз явственно ощутив благодать небесного покровительства. Больше всего поразила его перемена, состоявшаяся с Фотием, от которого он до сих пор слова доброго не слышал. Можно было представить, какие сомнения роились в душе этого человека под гнетом внешней надменности и презрительности. Конечно, это был всего лишь разовый эффект, и трудно было надеяться, что с этого дня все они резко изменятся. Дима первый готов был усомниться в собственной готовности к тотальному самопожертвованию, но даже в единичном проявлении этот всплеск взаимного раскаяния грел душу и позволял некоторое время воздерживаться от погружения в нездоровые страсти.

Ему пришло в голову рассказать обо всем Натали, и он отправился в монастырскую гостиницу. На воротах стоял мрачный Григорий и не преминул заметить:

— Что-то ты зачастил в село ходить, брат.

— Прости уж, — отвечал Дима благодушно. — Дела у меня.

Тот, ожидавший, вероятно, резкой отповеди, даже опешил и не нашел, что сказать еще. Дима вышел за ограду и прошел к гостинице.

Натали находилась в своем номере, и появление Димы оказалось для нее приятной неожиданностью.

— Ну, — сказал Дима весело. — Что случилось? Или Женя Дружинин на милицейской машине не появился, или вы все же решили остаться.

Она улыбнулась.

— А вы как думаете?

— Я полагаю, мой совет перевесил соображения грубой целесообразности, — сказал Дима.

— Вы угадали, — смеясь, отвечала Натали. — Но я теперь в отчаянном сомнении. У меня в жизни полная неопределенность, мне надо заниматься устройством, надо возобновлять знакомства, а я здесь, в России…

— Вы об этом батюшке говорили?

— Говорила, конечно, — вздохнула Натали. — Но, мне кажется, он меня не понял. Да и что он может понять в моих парижских заботах?

— Милая моя, не заблуждайтесь, — посоветовал Дима, качая головой. — Батюшка может не знать подробностей вашего быта, но основные устремления ему известны досконально. За последние две тысячи лет в этом вопросе не было придумано ничего нового, знаете ли.

— Вы так полагаете? — возмутилась Натали. — По-вашему, я собираюсь немедленно отправиться на панель или заняться торговлей наркотиками?

Дима рассмеялся.

— Я вовсе не предполагал никакого криминала, — возразил он. — Но всякое устройство в той жизни, которую вы вели прежде, батюшкой будет категорически отрицаться. Я вам заранее могу определить те приоритеты, о которых он вам будет говорить. Это отношения с родителями, это возможность брака и семьи, это, наконец, церковная жизнь. А уж место работы можете выбирать себе сами.

Она вздохнула и кивнула.

— Он именно про это и говорил, — сказала она.

— А вы считаете, что это не главное? — спросил Дима насмешливо.

— Не знаю, — сказала она. — Во всяком случае я остаюсь. Вы не поможете мне с жильем, потому что платить за гостиницу мне уже не по карману?

— Конечно, помогу, — пообещал Дима. — Кстати, пойдемте, прогуляемся по селу и заглянем в гостеприимные дома. У меня на примете их несколько.