Иди ко Мне!

Давно известно: чужие недостатки — не твоё достоинство. Но вот особенность постперестроечных времён — вошло в привычку возвеличивать себя за счёт унижения других наций, усматривая в них источники собственных бед. Стало модным «оскорбляться» по поводу и без повода и писать коллективные письма с требованием защитить права человека от... Не буду уточнять, от чего защитить, ибо читаешь иные коллективные письма, написанные, казалось бы, с благородным негодованием, и душно от лжи.

Если повода оскорбиться не было, его изобретали. И в этом отношении показательна история 1986 года, когда в журнале «Наш современник» был опубликован рассказ Виктора Астафьева «Ловля пескарей в Грузии». Рассказ как рассказ, и досталось там прежде всего русским. Вот, горевал Астафьев, в России могут завалить родники нечистотами и мусором, а для грузина родник — святое место. Здесь не распивают водку, не пишут матерных слов, и родники по всей Грузии ухожены и обложены красивым камнем.

Словом, не было бы никакой шумихи вокруг этого рядового по сути рассказа, если бы не желание партийных чиновников поставить на место непокорного Астафьева. Он не только не желал прогнуться перед властью — он буквально шокировал жирующую элиту, отказавшись от всех привилегий. А Астафьев был знаменит — депутат Верховного Совета СССР, фронтовик-орденоносец и Герой Социалистического Труда, а также лауреат множества литературных премий, в том числе двух Государственных премий СССР. Астафьеву предлагали квартиру в Москве, дачу и снабжение через закрытый распределитель с особыми «кремлёвскими пайками». Да и на Вологодчине, где писатель жил тогда в деревне, власти недоумевали: почему в условиях дефицита продуктов Астафьев отказался от таких завидных — мечта! — номенклатурных пайков.

— Зря вы, Виктор Петрович, — уговаривали его, — вам же положено. Вы у нас, что называется, совесть нации.

Но Астафьев не желал быть жирной, продажной «совестью нации». А жилось тогда семье писателя трудно, и вот некоторые личные воспоминания о том. Собралась я однажды в гости к Астафьеву и позвонила его жене Марии Семёновне с вопросом: что привезти из Москвы?

— Ничего не надо, не утруждайте себя, — ответила она.

— Мария Семёновна, а может, привезти вам московских конфет или хорошего кофе?

— Ну, если не трудно, — застеснялась она, — привезите хоть одну пачечку сливочного масла. А ещё в Москве, я видела, есть очень дешёвые котлеты.

Так, всё понятно. Мне хорошо был знаком нищий быт российских деревень, где на пустынных полках сельпо годами пылились разве что трёхлитровые банки солёных огурцов — жёлтых, переросших и огромных, как кабачки. В общем, затоварилась я тогда под завязку, и Астафьев при встрече шутливо сказал:

— Сразу видно — наша русская и до отказа гружённая продуктами баба. А то тут киношники едут стаями, и хоть бы кто догадался одну сосиску в тонваген положить.

Но вернусь к рассказу. Опорочить независимого Астафьева было сложно. И тогда грузинскому руководству намекнули, что Астафьев как-то нехорошо написал о Грузии, и не подрывает ли это, товарищи, священные основы дружбы народов? А дальше события развивались стихийно, но по хорошо известному всем провокаторам плану «из искры возгорится пламя».

Помню, как в три часа ночи из Тбилиси позвонил Гиви.

— Гиви, — спрашиваю, — ты на часы смотрел?

— Калбатоно Нина, как можно спать, если вся Грузия не спит? Ваш писатель Астафьев так оскорбил грузинский народ, что люди в ужасе, не спят и плачут.

После Гиви позвонила Манана, потом, в четыре часа ночи, — Отар. А на рассвете уже из Европы позвонил Арчил и со всей яростью борца-демократа прокричал в трубку, что этого русского писаку — «забыл фамилию» — он бы лично поставил к стенке.

Пикантность ситуации заключалась в том, что, в отличие от меня, никто из моих разгневанных собеседников рассказ Астафьева не читал, ибо журнал «Наш современник» был почти недоступен в Грузии. Правда, писатель Л. всё же отыскал журнал в библиотеке, после чего позвонил мне:

— Слушай, я два раза перечитал рассказ, но так и не понял: а что всех так оскорбило? По-моему, написано с любовью к Грузии, а описание монастыря в Гелати — это поэма.

Тем не менее кто-то тщательно готовил развал Советского Союза, раздувая из искры то пламя, когда 315 грузинских писателей сложили в коробку свои членские билеты Союза писателей СССР и отослали их посылкой в Москву, демонстративно обозначив разрыв с «врагами» великой Грузии. Было, естественно, антиастафьевское, а точнее, антироссийское письмо грузинской интеллигенции, под которым, к моему удивлению, подписался и тот самый Л. Когда же я спросила Л., почему он подписал это письмо, если прежде хвалил рассказ Астафьева, тот ответил запальчиво:

— Потому что грузины, а не вы для меня свои!

Как же всё это напоминало ту историю нашего московского двора, когда художнику с соседней улицы подарили породистую охотничью собаку.