Иди ко Мне!

А поскольку ни зайцев, ни рябчиков в Москве не водилось, он стал тренировать собаку на бездомных кошках. То есть прикармливал кошек, отстригал им когти, а потом натравливал на них пса. Так появились у нас во дворе кошки-калеки с отгрызенными лапками и окровавленными боками. Наш двор возмущался, а друзья художника — нет, ибо это «наша собака», а там какие-то «чужие кошки».

Вот так и стали мы «чужими кошками» для прибалтов, кавказцев и прочих независимых. Впрочем, что винить других, если мы сами постепенно привыкли к тому нравственному одичанию, когда по улицам наших городов маршируют бритоголовые молодчики, скандируя лозунги «Россия — для русских, кавказцы — вон!» Раньше порядочные люди таким руки не подавали, а теперь почему-то не стыдно...

Не стыдно стало подписывать коллективные письма, даже если заведомо известно — это провокация и повод для разжигания той ненависти, когда в межнациональных конфликтах времён демократии было убито свыше ста тысяч человек.

Знаю именитых людей из разных республик, вынужденных ставить подписи под такими письмами, а иначе не выделят деньги на науку, на жизнь или на съёмки фильма. Словом, времена демократии и свободы обернулись той духовной несвободой, когда хочешь жить — умей прогнуться и играй исключительно за свою команду, понося и уничижая «чужих».

К чести для грузин, они первыми поняли смысл антиастафьевской кампании, ещё бушевавшей в ту пору в Прибалтике. Делегация грузинских писателей приехала тогда в Москву, чтобы повиниться перед Астафьевым. Виктора Петровича они в Москве не застали, и один из писателей поехал к Астафьеву, чтобы лично и в самых трогательных выражениях попросить у него прощения. Словом, «несть человек, иже поживёт и не согрешит», но грузины, в отличие от многих, умеют каяться искренне и сердечно.

К счастью, во времена смуты Господь увёл меня из Москвы, и, поселившись в доме возле Оп- тиной пустыни, я прожила эти годы в той православной среде, где «несть ни эллина, ни иудея», а на Пасху провозглашают «Христос воскресе!» на многих языках мира, в том числе и на грузинском: «Кристе ахсдга!»

* * *

Говорят, что монастырь обезображивает мир. Это правда. Из монастыря тяжело было ездить в Москву, ибо привычная некогда жизнь поражала теперь самодовольной вульгарностью. Москва менялась на глазах. Помню, как в девяностых годах я приехала в Москву и засиделась у друзей до закрытия метро. Ничего страшного — рядом Белорусский вокзал, а у вокзала всегда дежурят такси.

До сих пор помню эту неизвестную мне прежде и пугающую ночную Москву. На улицах — ни одного прохожего, перед вокзалом — ни одного такси, а навстречу мне шла компания пьяных отморозков, глумливо загоготавших при виде меня. Бежать было некуда — пьяные, забавляясь, преграждали путь. От страха забылись слова молитвы, и я лишь взывала:

— Божья Матерь, боюсь, помоги!

— Вы не подскажете, как проехать на Хорошевское шоссе? — затормозили вдруг рядом со мной «жигули».

— Да я живу на Хорошевском шоссе. Подвезите, молю, а я дорогу покажу.

За рулём сидел грузин в монашеской скуфье и подряснике, с удивлением спросивший:

— Калбатоно Нина? Вы не помните меня? Я Гиви, Георгий, внук деда Ираклия.

Оказывается, Георгий заблудился в Москве, и теперь говорил ликующе:

— Святой Георгий и святая Нина — покровители Грузии. Думаете, мы случайно встретились в Москве?

До моего дома было рукой подать. Я пригласила Георгия подняться ко мне в квартиру, потому что в шесть утра за мной должна была приехать машина из монастыря, а так хотелось поговорить по душам. Я поставила чай, а Георгий принёс из машины бутылку домашнего вина — мол, какое же это застолье, если нельзя произнести тост, изливая в нём свои надежды и скорби. А скорбей было много.

— Безработица у нас страшная, — вздыхал Георгий. — Дедушка Ираклий уже ругается: «Позор грузинам — живём, как побирушки. И уже назанимали у Запада столько, что внукам оставим только долги». Слава Богу, что помогают московские грузины, и завтра я повезу в Тбилиси их пожертвования для бедных семей.

— Георгий, ты монах?

— Нет, иподиакон. Хочу уйти в монастырь, да дедушка Ираклий не благословляет: «Какой, — говорит, — из тебя монах, если ты такой же, как нынешний век?» Это правда. Раньше я говорил про русских такое, что стыдно вспомнить. За многое стыдно теперь, сестра.

И Георгий провозгласил тот самый тост, каким меня провожал из Тбилиси старый грузин Ираклий:

— Так воздадим же благодарение Богу за Его многие дары и благодеяния, а главное — за дар покаяния, без которого мертвеет и глупеет душа.

— Это правда, — допытывалась я у Георгия, — что в грузинских ресторанах запрещают петь русские песни?