Иди на голос (СИ)

— Потому и не приходит, что измаялась. На сердце у неё тяжело, — Бродяжка произнёс это так спокойно и уверенно, как будто читал по книге. — Она детей своих не уберегла. Одна только дочка и осталась. Страшно ей девочку покидать. А не покинуть — нельзя. Вот и мечется.

С этими словами Бродяжка подсел к ложу из еловых веток и решительно откинул все тряпки, которыми Лейла укутала умирающую.

— Давай дадим ей воздуха.

Женщина и впрямь затихла и задышала глубоко и почти спокойно. Несколько глубоких, судорожных вдохов спустя она приоткрыла глаза и жалобно попросила:

— Отпустите… отпустите!..

— Лейла, дай воды, — попросил Бродяжка.

Лейла молча протянула ему ковш. Бродяжка зубами развязал тесёмки собственного рукава, окунул руку в ковш и прохладной мокрой тканью провёл по лицу женщины. Затем тихонько подул на разгорячённый лоб. Женщина как будто снова притихла. Бродяжка передвинулся ещё ближе к изголовью, склонился над лежавшей, словно вглядываясь в искажённое страданием лицо, а потом — Лейла ушам своим не поверила — тихо запел.

Голос его на этот раз был едва слышен, и Лейле вспомнились колыбельные, которые точно так же напевала мать, сонно покачиваясь у люльки. Всех слов Лейла разобрать не смогла, но ей показалось:

— …Отпустите меня в мой сон,

Там поёт серебряный дождь…

Там заждался меня мой конь,

Но следов в траве не найдёшь.

Там горит на окне свеча —

Дом, в котором помнят и ждут,

Где не тронет меня печаль

Где беда и боль не найдут…

Дождь омоет на ранах кровь,

Я вернусь наконец домой.

Там родится музыка вновь

Серебристой лёгкой струной.

Там ладони хранят тепло,

Что дарил нам живой огонь,

Дождь, шурша, стучится в окно

Через лапы сосновых крон.

Синий бархатный взмах крыла,

Серебристо-печальный звон —

Это смерть за мною пришла,

Отпустите меня в мой сон…

Бродяжка умолк и ладонью коснулся лба женщины. Та лежала тихо.

— Уснула, — осмелилась наконец прошептать Лейла.

Бродяжка едва заметно качнул головой.

***

Так Бродяжка остался в лагере — при кухне. Лейла, поначалу обречённо решившая, что ей придётся теперь не только с утра до ночи стоять у котлов, но и приглядывать сразу за двумя малыми детьми — Бродяжкой и прибившейся к лагерю девочкой — была приятно удивлена. Бродяжка оказался на редкость толковым и исполнительным, да и сил у него, оказалось всё-таки больше, чем Лейла сперва думала. Теперь, когда таскать воду, заготавливать сухостой и драить котлы можно было в четыре руки, дело пошло куда веселее.

Ещё удивительнее было то, что к Бродяжке не на шутку привязалась девочка. Заговорить она так и не заговорила, на все вопросы только кивала или мотала головой, и добиться от него хоть чего-нибудь вразумительного не мог никто, даже воевода. Но возле Бродяжки она торчала, как приклеенная, и Лейла недоумевала. Как же эти двое понимают друг друга, если она не говорит, а он не видит? Но странная эта дружба продолжалась, а языкастые солдаты, заметив это, тут же прилепили Бродяжке прозвище «нянька».

Так и получилось, что их стало вроде как трое: Лейла, Бродяжка и девочка. Имени её не знал даже Бродяжка, и Лейла стала называть девочку Витой. Так звали её последнюю, самую младшую сестрёнку, которая прожила дольше всех — целых шесть лун, и Лейла успела привязаться к ней сильнее, чем к другим младенцам. Девочка ни единым жестом не дала понять, нравится ей это или не нравится. К Лейле она вообще относилась чуть ли не как к пустому месту: позволяла себя кормить, мыть и расчёсывать, но рядом никогда не задерживалась и чуть что, мчалась к Бродяжке, который, кстати, тоже стал звать её Вита. Девочка не возражала, и Лейла слегка успокоилась. Раз имя прижилось, значит, и другие раны постепенно зарастают.

Как-то они с Бродяжкой в очередной раз притащили к реке грязные котлы. Закончив оттирать дно одного из них песком, Лейла устало распрямилась, отвела назад упавшие на глаза волосы и огляделась вокруг. Бродяжки нигде не было.

— Эй, ты где? — растерянно позвала Лейла.

— Я здесь, — голос Бродяжки послышался откуда-то из тростниковых зарослей. — Погоди, я сейчас!

Он выбрался на берег — промокший до колен, но довольный, с несколькими стеблями тростника в руках.

— Зачем тебе? — удивилась Лейла. Хвороста было полным-полно, да и горит тростник не то чтобы очень — один треск, а тепла никакого.

Бродяжка улыбнулся:

— Музыку буду делать!

Но заняться своей музыкой Бродяжке удалось только глубоко ввечеру, когда все в лагере были наконец накормлены, все котлы и плошки перемыты, все припасы убраны подальше — по особому настоянию Лейлы, которая слишком хорошо знала, что такое голодное мужичьё — а растопка на завтра заготовлена и разложена сушиться. Лейла наконец-то присела, кряхтя, как дряхлая бабка, и ощущая, как с натугой распрямляется одеревеневшая спина и кровь начинает медленно расходиться по натруженным плечам. Бродяжка уселся рядом и с наслаждением вытянул к огню ноги. Лейла заметила, что полотняные штанины всё ещё влажно липнут к телу.

— Ты что ж, так и ходил весь день? — ахнула она. — Застынешь же весь, застудишься!

— Нет, — махнул рукой Бродяжка. — Тепло пока.

— Что ж ты не переоделся?