Иди на голос (СИ)

Так порвалась последняя ниточка, связывавшая Лейлу с собою прежней. Иной раз по ночам девушка думала: вот и всё. Никого не осталось из тех, кто знал прежнюю Лейлу. Отец, мать, Андрис, Бродяжка, Бенегар с Летардом, теперь вот ещё и Осберт — все ушли за черту, оставив её в одиночестве. Вскорости, значит, и её черёд.

С чем, если по правде сказать, она явится перед богами? Пусть они и гроша не стоят, эти боги, а всё же? Не осталось ни дома, который она хранила, ни трудов её рук. Не осталось людей, которых боги доверили ей беречь. Ни о ком не смогла позаботиться, никого не огородила — даже Бродяжку, доверявшего ей безмерно. Всё стало золой и прахом, и не осталось зерна, способного прорасти по весне. Лейла снова и снова перебирала имена всех, гревшихся с нею у одного огня: Бенегар, Осберт, Бродяжка… Вита.

Вита! Вот оно, зёрнышко, одно со всей нивы, оставшееся на посев! Вита, девочка, доплыла ли она до моста, о котором вёл речи Бродяжка? Как-то её там встретили, если доплыла? Не обидел ли лихой человек?

Лейла сжимала во тьме кулаки и твердила себе: доплыла. Встретили. Не обидел. Если и этого не сбылось, значит, боги совсем потеряли рассудок. Простите, боги, за всю прежнюю хулу и не держите зла, и если вы только есть — сберегите Виту. Хоть это-то вам по силам?

Вита. Это имя стало оберегом, отгонявшим отчаяние и смерть. Вита. Она жива — значит, сил хватит, чтобы вытолкнуть наружу грозившую раздавить тележку с рудой. Вита. Она, конечно же, доплыла — значит, сдаваться нельзя. Ещё повоюем, продержимся — день ли, два, десяток. И если боги хоть сколько-то милостивы, может, и доведётся услышать весточку от кого-нибудь, кто её встретил. Значит, не зря всё было. Значит, не впусте. И засыпая после тяжкого дня, Лейла твердила себе это снова и снова.

В одну из таких ночей девушке приснился её старый сон. Она снова была в разрушенном лагере, и деревья вокруг гудели, сжираемые пожаром. Огонь подбирался к бездыханному телу Бродяжки, и надо было спешить… спешить!

«Потерпи!» — закричала Лейла, и — о чудо! — земля осталась твёрдой, не превратилась в зыбучую склизь. Лейла склонилась над певцом, но стоило ей протянуть руку, как из-под её пальцев точно брызнули искры. Крошечных огоньков всё прибывало, они светили, но не обжигали. Янтарные песчинки рассыпались по лицу Бродяжки, золотистой пыльцой осели на ресницах, вплелись в тёмные волосы…

Тёплое сияние сплошной пеленой окутало тело певца. Ещё несколько мгновений этот кокон сохранял прежнюю форму — а затем растаял, как облачко на ветру.

На земле никого не было.

Собственный крик разбудил Лейлу. Где-то за стеной яростно надрывался гонг, и вокруг уже царила обычная утренняя суматоха. Лейла рванулась было подняться с лежанки — и не смогла.

Ядовитая слабость растеклась по всему телу, тупой болью отозвавшись в затылке. Следом нахлынул озноб, да такой, что заклацали зубы. Озноб тут же сменился жаром — Лейле показалось, что от неё пышет, как от печки.

Встать, встать, только бы встать! Лейла стиснула стучавшие зубы и неимоверным усилием сумела сесть. Перед глазами бежали красные круги. Только бы встать, только бы суметь доплестись до шахты. Только не умирать здесь, в хибаре, не быть сброшенной в общую яму на поживу собакам. Лучше уж в шахте… там свои.

Лейле показалось, что десять шагов до двери растянулись на десять лиг. Кровавая пелена застилала глаза, но на воздухе стало чуть легче. Вот так, ещё немного. Шаг, теперь другой. И ещё, и ещё. Терпите, ноги, не подгибайтесь. Пока нельзя. Доплетёмся до штольни — там будет можно.

Оказавшись наконец в знакомом лазе, Лейла впервые возблагодарила богов за то, что надоумили рудокопов сделать его столь узким. Здесь можно было идти, опираясь на стены сразу обеими руками — неспешно, шаг за шагом… словно просто боишься споткнуться о камень.

— Берегись! — вдруг заорал кто-то.

Вопль потонул в треске и грохоте. Деревянные опоры захрустели, как сухари. Лейлу, точно тряпочную, швырнуло в сторону.

— Беги-и-ите-е-е! –донеслось до неё, и всё поглотила тьма.

***

Лейла открыла глаза — и подумала, что ослепла. Густой непроглядный мрак, чернее самой глубокой ночи облеплял её, будто трясина. Ни единого звука: ни шороха, ни даже звона от капель пещерной воды.

— Помогите, — беззвучно выдохнула Лейла во тьму.

Вместо крика из пересохшего рта вырвался еле слышный сип. Да и стоит ли звать? Лейла прислушалась. Ни единого удара киркой — слабой надежды на то, что с той стороны кто-то пытается раскопать завал.

А где она, кстати — та сторона?

Лейла пошарила руками вокруг себя. Похоже, штольню завалило до самого верха, и то, что её не раздавило, было поистине чудом. Выбраться обратно тем же путём, что пришла, было невозможно.

Идти вперёд? Лейла знала, что некоторые штольни обрываются тупиками, другие, наоборот, заводят в страшную глубь — и там соединяются с переходами, прорытыми не кирками рудокопов. Что это за ходы и куда они ведут — не знал никто.

— Помогите. Помогите!