Иди на голос (СИ)

Дальше всё напоминало уже виденный раньше сон, только вот смотреть его приходилось от конца к началу. Вновь длинная вереница пленников и тщетное старание шагать в лад, чтобы не дёргать верёвку, пуповиной тянувшуюся от первого к замыкающему. Лейла уходила, как пришла — по знакомому сплетению улиц, через круглую площадь (обгорелого столба на ней уже не было), по гулкому мосту — прочь, в тёмную неизвестность.

Подгоняемые окриками стражи, добрели до реки. Возле белокаменной пристани их ждал пузатый, похожий на бочку корабль. Паруса не были подняты, зато вдоль обоих бортов тянулись ряды вёсел. Лейла задумалась, заставят ли их грести.

— В трюм! Живо!

В подбрюшье корабля людей уже было битком — и через влазню спускались всё новые. Тем, кто уже нашёл себе место, приходилось тесниться и широко расставлять ноги. Вновь прибывавшие втискивались в эти промежутки. Так в бочки утрамбовывают селёдку — плотными рядами, без единого пузырька воздуха, чтобы рыба хорошо просолилась и была вкусней.

От мыслей о еде в брюхе тотчас запело. Невместный смех вдруг разобрал Лейлу. Она поняла, что за всю ночь, проведённую в кладовой, не сообразила стащить даже краюху хлеба.

Плыли долго. Еду — хлеб и обрезки подсохшей солонины — за всё это время давали дважды, и Лейла решила, что на дорогу ушло два дня. Сказать точнее было сложно — ни окон, ни даже щелей, через которые было бы видать смену дня и ночи, в трюме не было. Время тянулось вязко и медленно, волны тяжко плескали в борта корабля где-то над головой, навевая дремоту…

— На выход!

От свежего воздуха голова закружилась не хуже, чем от браги. На фоне тёмного неба вырисовывались придвинувшиеся вплотную ломаные хребты гор. Лейла поглядывала на них, бредя вперёд по узкой тропе. Над вершинами висели звёзды — льдистые, огромные, чуть не с ноготь каждая. И светили они — до того ярко, что под ногами даже можно было разглядеть чуть заметную тень.

Ночевать пришлось прямо на голой земле. Это была даже не земля, а слежавшийся щебень, гранитное крошево, через которое сумели-таки продраться корни упрямых растений. Не чувствуя острых камней, Лейла лежала на спине и смотрела, не отрываясь, в бездонное небо. Ветер играл её волосами, шелестел в траве. Где-то неподалёку журчала речушка. Лейла жадно впивала полной грудью воздух, до того свежий, что даже сладкий, особенно после затхлого трюма, и ей на миг показалось, что всё это — и трюм, и столица, всё остальное — было просто затянувшимся дурным сном. И что вокруг нет никого, а есть только она, Лейла, и эти звёзды, такие близкие, что только потянись — набирай в горсти, точно клюкву по осени. И что завтра — проклятое завтра, висящее над головой, словно меч — отодвинулось навеки и никогда не наступит.

Никогда.

***

И всё-таки завтра наступило и принесло с собой первые запахи человеческого жилья. Однако уюта эти запахи не сулили. Пахло дымом от кострищ и отхожими ямами. Вереница пленников миновала очередной поворот, и их глазам открылась небольшая ложбина. Среди крытых лапником хибар горели огни, возле которых грелась стража.

Внутри хибары, в которую отвели Лейлу, не оказалось ничего, кроме длинных, сбитых из горбылей лежанок. Лежанки, правда, были не простые, в два яруса. И всюду, насколько хватало глаз — сплошь люди, битком, едва ли не хуже, чем в трюме.

Оцепенев, Лейла смотрела на это кряхтящее и чешущееся море — меж тем как её саму, похоже, никто не замечал. Не обернувшись на скрип открывшейся двери, все занимались своими делами. Несколько человек, сгрудившись у сложенного из камней крошечного очажка, варили что-то в закопчённом котелке. Другие развешивали на верёвках тряпьё, пытаясь пристроить его поближе к огню. Некоторые лежали в оцепенении, точно брёвна, так что Лейла засомневалась: живы ли? В такой тесноте помрёшь — никто не заметит.

Лейла стала пробираться вдоль нижней лежанки, ища, куда бы втиснуться, как вдруг чья-то рука цепко ухватила её за подол.

— Лейла?

Что-то безумно знакомое было в этом обтянутом шелушащейся кожей лице, с глазами до того запавшими, что они словно провалились куда-то внутрь черепа. Лейла вгляделась попристальней — и невольно зажала руками рот, силясь удержаться от крика:

— Осберт!

Почернелый, кудлатый, обросший бородой, это всё-таки был Осберт — живой и несомненный. Не помня себя, Лейла кинулась к нему на шею, не обращая внимания на шедший от парня густой запах немытого тела.

— Ты как сюда?..

Осберт усмехнулся.

— Как все. Был в замке — ну, ты сама знаешь. Вместе с воеводой, с Летардом. По первости нас вместе держали. И в башню тоже… вместе водили.

Осберт умолк, уставясь перед собой невидящими глазами. Лейла тронула его за плечо:

— А потом?

Парень вздрогнул, точно очнувшись.

— Потом-то… ну, они — северяне, то есть — быстро поняли, что от меня толку мало. Знать почти ничего не знаю, а что знаю — того и выпытывать не стоит. Да. А вот за воеводу они крепко взялись. Я ж видел всё, я же…

Осберт снова замолчал, и на сей раз Лейла не стала его торопить.