Иди на голос (СИ)

Не об этом ли был последний завет Бенегара — не услышанный, но прочтённый в шевелении губ? «Не смотри», — приказал он, и ей тогда подумалось: это — последняя попытка уберечь, заслонить от неё зрелище собственной жестокой смерти. Или он знал, догадывался, что и ей не будет иного пути, кроме как сквозь толпу, ждущую её крови? Не смотри на неё, девочка. Ни на кого из них не смотри. Будь стойкой. Будь сильной. До самого конца — пусть даже этот конец окажется ближе и мучительней, чем тебе бы хотелось.

Эдберт придвинулся ближе, начищенная медь котелка отразила его лицо рядом с Лейлиным.

— Может, сказать чего хочешь?

Лейла стиснула зубы. Сердце боевым барабаном колотило в груди. Не дождёшься, проклятый, хоть лопни. Ей вдруг припомнилась последняя ночь в лесу. Тогда изнутри тоже поднималось тёмное, необоримое, затопившее до кончиков пальцев и заставившее разум забиться в уголок. Тогда оно швырнуло её лицом в прелый мох и приказало: не высовывайся. А сейчас…

— Иди сюда… не обижу…

Влажное, кислое дыхание коснулось её щеки.

— А-а-а-а!

Лейла крутанулась на месте, рванулась, как зверь, попавший в силок — и Эдберта отнесло от неё прочь, отшвырнуло, как тряпочного. Он катался по полу, прижимая руки к лицу, и дико сучил ногами. Как заколотый, подумалось Лейле, и её вдруг накрыло свирепое желание всадить железо в это мягкое беззащитное брюхо, а нет — так вцепиться ногтями в лицо и рвать, пока не покажется кровь. В ушах стоял звон, как летом над трясиной, когда мошкара сбивается в облако, голову стиснуло стальным обручем — и вдруг обе ладони пронзила жгучая боль. Лейла разжала пальцы, и пустой котелок загремел по полу, покатился прямо в огромную лужу, которой ещё мгновение назад тут не было. Кипяток… она плеснула в Эдберта кипятком!

Эдберт продолжал визжать и корчиться, не отнимая рук от лица, а Лейле вдруг стало всё равно. Ярость, ещё миг назад разжигавшая кровь, куда-то ушла, не оставив ничего, кроме каменно-тяжкой усталости. Какие-то люди (откуда взялись?) суетились вокруг, чьи-то руки хватали её, куда-то тащили (куда?), втолкнули и заперли… ну и пусть. Лязгнул замок. Лейла ощутила странное успокоение — то ли от свершившейся мести, то ли от того, что наконец-то — впервые за множество лун — осталась одна.

Приникавший под дверь скудный свет падал на бочки и лари, выстроившиеся вдоль стен. Лейла усмехнулась. Чтобы запереть её до расправы, не нашлось лучше места, чем кладовая. Ну и навела же ты шороху, девочка! Что ж, в это осиное гнездо давно уже стоило швырнуть камнем… хотя бы ради Бенегара.

При этой мысли тугой узел в груди немного ослаб. Лейла осела прямо на пол, прислонившись спиною к бочонку — и наконец-то заплакала.

Слёзы, не приходившие весь день, теперь лились неудержимо, и каждая мысль, каждое имя, возникавшее в голове, выжимало всё новые их потоки. Лейла плакала сразу за всё — и за всех, живых и погибших, и их лица вставали перед ней, словно въяве. Бенегар, живший, как воин и умерший, как воин. И бедный, ни в чём не повинный Бродяжка. И несчастный Летард, преданный другу беззаветно, до последнего вздоха — и как она только могла о нём плохо думать!

Лейла рыдала, захлёбываясь, судорожно хватая ртом воздух. До рассвета ещё далеко, и она успеет оплакать всех. И погибших друзей. И тех безымянных, что корчились в башнях под пытками. И женщин и девок, продававших себя за сало и хлеб. И Эду, и Андриса, — всех, по кому колесом прокатилась война. Каждое рыдание забирало силы по капле — но вместо них приносило кое-что другое: неведомый доселе покой.

Когда над столицей разгорелся рассвет и кухонные злоденята закричали побудку, Лейла спала крепким сном.

***

Загремел замок. Вошедшие стражники глядели опасливо, стараясь держаться поодаль, как от дикого зверя.

— Идти надо, — не приказал, скорее попросил один. Ему явно было неуютно.

Лейла пожала плечами. Идти так идти.

— И руки… того.

Запястья спутали тщательно, но без злобы, стараясь не бередить лишний раз волдыри на ладонях. Кухня провожала Лейлу в полном безмолвии. Здесь были все — от мальчишек до старших стряпунов. Не хватало разве что главного повара, и Эдберта тоже нигде не было видно. Молчаливая челядь двумя рядами выстроилась от кладовой. У самых дверей взгляд выхватил из толпы бледное личико Эды.

Большой двор был полон людей. Видно было, что их согнали из разных мест, да и жизнь помотала каждого по-разному. Были здесь и крестьяне в домотканых портах, и горожане, одетые куда как получше, и исхудалые, похожие на привидения оборванцы в лохмотьях, при виде которых у Лейлы ёкнуло сердце. Они были как две капли воды похожи на Бенегара с Летардом — таких, какими те были в свой смертный час, и Лейла безошибочно поняла: эти — оттуда. Из башен.