Иди на мой голос

Она задумчиво кивнула. Речь не вязалась с возрастом юноши. Впрочем, Пэтти нечасто общалась с теми, кто не перешагнул двадцати, и мало знала, как именно они должны себя вести в этом быстром, ненормальном веке, где от колыбели до могилы – от силы десяток шагов. Поэтому, приятно удивленная обходительности собеседника, она произнесла:

– А я меняю одну столицу на другую.

Поправляя юбку, она неловко опрокинула с соседнего стула чемодан. Он упал, не раскрывшись, внутри стукнуло. Звук был необыкновенно отчетливым среди тихого говора и привлек внимание незнакомца. Он наклонился, потянулся к ручке.

– Какая неприятность, у вас ничего там не разбилось?

Пэтти-Энн вдруг показалось, будто ее легко и предостерегающе ударили кулаком между лопаток. Она вспомнила, при каких именно обстоятельствах спасла тетрадь из огня. Прежде чем рассудок нашел рациональное объяснение, Пэтти проворным пинком подвинула чемодан к себе и заулыбалась.

– Сущая безделица. Пара книг, им ничего не будет. Я еду налегке.

Еще секунды три «маленький раджа» сидел в прежнем положении, протягивая в пустоту руку. Спина у него была напряжена, как у собаки перед броском. У крупной собаки, способной перекусить глотку. Неосознанно Пэтти тоже подобралась, но почти сразу он выпрямился и улыбнулся.

– Что ж, хорошо. А… что вы читаете?

Снова пауза, снова холодок по спине. И все же Пэтти непринужденно махнула рукой.

– Ну что могут читать замужние особы моего возраста? Конечно, романы. О потрясающей любви до самой смерти, о верной дружбе и всяких там приключениях. Вам бы понравилось, будь вы, мой молодой друг, женщиной.

– Вот как…

– Именно так. А сейчас прошу простить. – Она допила шоколад и поднялась. – Мне пора. Удачи вам и спасибо за славное общество.

Ей кивнули. Ее провожали взглядом к стойке, где она оставила деньги, и к двери. И даже на улице она чувствовала взгляд. Пальцы до боли сжимали костяную чемоданную ручку. На дне болталась старая тетрадь на итальянском языке.

«…Слухи о его приезде гуляли давно. Я ожидал увидеть его в доме маэстро[27], которого, кажется, посещают ныне все композиторы Вены, кто что-то из себя представляет либо хочет представлять. Но Моцарт, видимо, проводил время в других местах. Прошло много, прежде чем я встретил его – на приеме, где мы засвидетельствовали друг другу шутливое почтение и быстро разошлись. По-настоящему поговорили мы лишь в следующий раз, в Шенбрунне[28].

Тогда – по случаю большого летнего бала – съезжалось общество со всей Империи, не было в резиденции и парке уголка, где не толпились бы гости. Снова слишком многие желали перекинуться со мной парой слов, да и маэстро, которого я сопровождал, не отпускал меня от себя. Время его клонится к закату, и уже все говорят, что во мне он видит преемника.

Меня сразу обступили, заговорили о последних операх сезона и о новых направлениях в музыке танцевальной. Время, до того стремительно летевшее, потянулось медленно, как болотная жижа. Лишь к полуночи я смог выдохнуть свободнее: Глюк, вдоволь насладившись игристым вином и жалуясь на мигрени, покинул нас. Разошлись по флигелям некоторые гости. Уже тише играли музыку, пригасили часть свечей, и цвета платьев и камзолов более не резали взгляд. А я сам… хотелось верить, что я слился с ночью, ведь я давно ношу сдержанные камзолы, иногда позволяю себе черные чулки вместо белых. Черный – особый цвет. Не просто вечный траур, но расслабляющая пустота космоса.

Меня тронули за плечо. Я обернулся. Моцарт улыбался.