Иди на мой голос

И я даже не смогла его отпихнуть, привычно укорив в «нянькиных нежностях». Я просто помотала головой и ненадолго к нему прижалась, шепнув «Спасибо».

Жерар был моим руководителем сначала в театре, теперь и в кабаре. Его уволили за то, что лез под юбки к девчонкам из труппы, и тогда он воплотил мечту: открыл заведение, где под юбки можно лезть безнаказанно. Над входом он вывесил золоченую табличку: «Оставь устои, всяк сюда входящий» и, кажется, никогда не жалел о смене подмостков. Меня, зная, что я в опале, Жерар пригласил компаньоном и постановщиком. Болтали, будто мы любовники: что еще можно подумать про толстого деловитого хозяина злачного места и его хромую помощницу с неопределенным, то ли мышиным, то ли рыжим цветом волос? На самом деле Ламартис предпочитает блондинок, а я – тех, кто легче проходит в дверь. Тем не менее, много пройдя вместе, с Жераром мы друг друга полюбили. Как… родня?

Нет, пора забыть это слово.

– Я поеду, скоро нагрянет полиция. – Я отстранилась, прокашлялась. – Будут допрашивать…

– Тебя? – Жерар приподнял безукоризненно выщипанную бровь. – Но ты…

– Это не спасет, – прервала я, встала и прохромала к вешалке. Оделась, замотала шарфом горло и только тогда обернулась: – Мне пора. Не хочу злить их.

Он фыркнул; мы оба знали, что злиться в полиции всё равно будут, речь ведь обо мне. Наконец я вышла – сначала в холл, потом на улицу. Ото всех встречных я прятала лицо. Спрятать бы его еще от самой себя.

Лондон кутался в зиму. Январь – холодный, серебристо блестящий снежинками – неприветливо звенел в воздухе. Я подняла ворот и глянула на небо, присыпанное горсткой звёзд. К сожалению, там давно не было ни больших кораблей, ни лодочек, которые в дневное время отлично заменяли кэбы. Летать намного приятнее, чем ездить, но с наступлением темноты воздушное движение прекращается: корабли берегут, ведь двигатели, поднимающие их, дорогие и сложные. Есть лишь две службы, для которых делаются исключения: полиция и медицина.

Крытая гондола, выкрашенная в синий цвет, как раз опускалась поодаль. Качался золотой фонарик на носу, сбоку блестела эмблема Нового Скотланд-Ярда – тяжеловесная восьмиконечная звезда с не менее тяжеловесной короной посередине. Я сделала пару шагов в сторону и услышала знакомый раскатистый голос:

– Мисс Белл! Добрый вечер!

Патрик Гриндель, суперинтендант[4] полицейского дивизиона D[5], высунул на улицу только красный, нервно подергивающийся нос. Два констебля с любопытством глядели из-за его спины. Увидев меня, они одновременно приподняли шлемы.

– Джонсон и Партор едут на ограбление лавки поблизости от вас, а я в дом графини Белл. Вам должны были уже позвонить и…

– Я знаю, – просто ответила я. – Не надо, пожалуйста, пока ничего…

Что-то вроде сочувственного понимания мелькнуло на крупном конопатом лице. Гриндель отодвинулся, освобождая проход.

– Садитесь с нами, Синий Гриф! Нечего мерзнуть.

Кроме этого учтивого приглашения я мгновенно услышала и шепоток: «Как он сказал? Синий Гриф? Тот самый детектив? Так это… леди?»

Тяжело опираясь на трость, я прошла к гондоле, залезла, опустилась на жесткую переднюю скамью и, бросив на двоих полицейских злой взгляд через плечо, рявкнула:

– Именно. Перья не дергать.

Они примолкли, Гриндель рассмеялся. Гондола плавно поднялась в воздух. Холодный ветер обжег кожу, и невольно я сгорбила плечи. Знобило. Определенно, пора было начинать высыпаться. Я опять покосилась на констеблей. Они потупились, но я была уверена: отвернусь – снова уставятся. Как «Синего Грифа» меня знала только часть лондонской полиции, и далеко не все знали, что я – это я, точнее, что Синий Гриф – существо женского пола. Ведь я прошла еще крайне малую часть пути.

Я начинала осведомителем: наше злачное место располагает к сбору информации. Сомнительные ухажеры есть и у «цыпочек», и у мальчиков-танцоров, любимых джентльменами с особыми предпочтениями. Большинство ребят, когда-то подобранные с улицы, ничего от меня не скрывают. У нас дружная компания: «матушка Лори» и «мои детки». Плевать, что некоторые «детки» не многим младше меня, а кое-кто и старше. Они всегда охотно со мной болтали, а я слушала. Конечно, у меня, без выучки и службы за плечами, не было шанса стать чем-то большим, чем глаза и уши Скотланд-Ярда, но… тут подвернулась маленькая удача. Удача, за которую я держусь до сих пор. Моя любимая удача.

– Мы близко, – сказал один из констеблей.

– Я помню. – Патрик повернул штурвал. – Снижаемся, ребята.

Гриндель зевнул. Лицо у него раскраснелось: хлипкий навес над гондолой здорово продувался. Полицейский сейчас напоминал толстую морскую звезду, заросшую щетиной, вид у него был отсутствующий. Он явно хотел домой, к жене и детям, съесть что-то горячее и запить чем-то горячительным. Он совсем не задумывался о Хелене… О том, что моя сестра лежит убитая в собственном доме. Впрочем, кто я, чтобы его винить? Таких убитых в каждодневной работе дивизиона десятки.