Иди на мой голос

Гондола снова опустилась, констебли откланялись. Я высунулась и стала смотреть, как они уходят – нахохленные и равнодушные, как и их начальник. Они не спешили: им всего лишь нужно было осмотреть ограбленную лавку и составить формальный отчет. А потом, скорее всего, доложить, что вещи пропали сами, по волшебству, и ничего тут не поделать. Что еще они могут? Вот же увальни, даже по виду…

– Почему мы стоим? – довольно сердито спросила я. – Вас ждут!

– Мы тут тоже ждем, – пробурчал Гриндель. Он не сводил взгляда с носовой топки и с посеребренного ключа, торчащего в скважине выше.

В гондолах топка сообщена с встроенными в корпус баллонами летучего газа. Нужно следить, чтобы угля оставалось достаточно, иначе лодка рухнет прямо в полете. Несмотря на мощный двигатель, без «летучки» она не удержится в воздухе и секунды, а без ключа, открывающего и доступ к отводящему клапану, и подачу газа, не взлетит. У каждого корабля, даже маленького, есть этот уникальный «крылатый ключ», который пилот всегда носит с собой. Потеряешь – обращаешься за новым в Инженерное ведомство Лётной службы, заполняешь кучу бумаг. Может, поэтому Гриндель, даже когда гондола стоит, периодически хватается за этот ключ, будто проверяя, на месте ли. Сейчас его толстые как сосиски пальцы тоже принялись ощупывать кованые серебряные узоры.

Я вытянула руки. Огонь полыхал жаркий; можно было не переживать, до дома дотянем, даже доберемся быстро. Вот только кого мы…

– Добрый вечер, сэр, – услышала я знакомый голос. – Здравствуйте, мисс Белл.

Констебль Дин Соммерс приподнял край брезента и забрался в гондолу, сев сзади нас. Он улыбнулся сначала официально Гринделю, потом приветливо и тепло – мне. Я посмотрела на маленькие веснушки на его носу. Дин не рыжий, но веснушки у него есть, такие милые. И вообще… Соммерс как обычно великолепен – подтянут, бодр и готов работать. Побольше бы таких в Скотланд-Ярде, а то ведь мирному лондонцу нетрудно в темноте перепутать бородатого мрачного полицейского с головорезом.

– Какая неожиданность, Дин, – произнесла я и после промедления искренне добавила: – И… я рада, что это именно ты.

– Если вообще сейчас возможно чему-то радоваться, мисс.

С этими словами Гриндель сосредоточенно принялся поворачивать ключ, поднимая лодку в небо. Суперинтендант старался не смотреть на нас; наверняка ждал, что сейчас мы начнем шептаться. Но пока мы не шептались. Я и моя удача сидели молча и грелись.

С ангелом-констеблем я познакомилась в «Белой лошади», по воле случая. В тот вечер я пела: Жерар просит об этом, если клиенты настроены лирично и хотят чего-то кроме прекрасных ножек. Тогда я иду на сцену, облокачиваюсь на фортепиано и исполняю что-то грустное или – даже чаще – патриотичное. Одну только «Правь, Британия»[6] просят чуть ли не каждый раз. В такой вечер в кабаре и зашел Дин. С первого взгляда меня поразила его внешность: выбритый, светлые локоны, чистые голубые глаза. Если бы не форма, он не походил бы на полицейского, в большинстве своём это неухоженный народ. Соммерса я приняла бы скорее за актера. Дин застыл тогда, как мальчишка перед дорогой витриной. Он не сводил взгляда с меня, залитой приглушенным светом. Возможно, я удивила его так же, как и он меня, хотя бы потому, что на мне не было ни боевого раскраса, ни кружевных чулок.

Дин угостил меня выпивкой, стал приходить каждый свободный вечер. Соммерс младше меня: ему едва исполнилось двадцать, но нам сразу нашлось о чем поболтать. Мы поладили; ему я отныне выдавала большую часть информации, надеясь помочь продвинуться по службе. Я действительно помогла, правда, потом кое-что за это попросила. Я навязалась в неофициальные напарники.

Конечно, восторга он не выказал, все-таки в голове его сидела убежденность: женщина в сыске – как слон в аббатстве. Пережиток прошлого: с момента, как две воздухоплавательницы, англичанка Мэри Ле́джендфорд и венецианка Джильола Аме́ри, сконструировали первый двигатель, способный поднять корабль (то есть, с точки зрения мужского большинства, сделали что-то стоящее), минул лишь век. Наверное, если бы не они, все осталось бы как раньше: такие, как я, сидели бы дома и, уж конечно, не имели права голоса еще лет двести, а то и больше. Но Основательницы окрылили многих женщин. За Мэри они пошли в газеты и войска, в науку, юриспруденцию и Парламент. Вторую половину нашего века назвали Временем Независимых. Мне хотелось, чтобы это было и мое время. Дин понял меня. Наша дружба выдержала испытание моими настырными попытками чему-то у него научиться.

– Не прибавите? – попросил Дин.

– Попробую, – коротко ответил Гриндель.