Иди со мной

Любовь разрывала ее изнутри, и словно дитя желала вырваться в мир – именно такую метафору позволяла себе мама. Охотнее всего она рассказала бы про отца всем: подружкам из училища, которых тогда у нее еще было много, своим родителям, пану Леону из овощного магазина, самому Ратайчику, который владел магазинчиком на Пагеде, даже тому пьяному фраеру, что разводил кроликов этажом выше, и только один Вацек был исключен из этих мечтаний.

Вот только, она никому не могла сказать.

О гарпунах

Шрам папочка заработал в поединке на гарпунах. Мама просит, чтобы я не слишком-то возбуждался этой историей, потому что у отца были полные карманы подобных. А не подкидывал ли он их, словно мелочь пианисту, каждой девушке, за которой ухаживал?

На этих гарпунах он сражался, якобы, в школе моряков где-то на севере. Курсанты подрабатывали, охотясь на китов. У них имелась похожая на пушечку катапульта и несколько гарпунов, которые бросали вручную; они были выкованы еще при царе. Ну что же, каждый пополняет кошелек, как может.

И выходило так, что старик был, скорее всего, оборотистым типом, потому что, помимо того, что делал дырки в морских млекопитающих, он перепродавал парики, кофе, шкуры и цветные фломастеры[17]. Все эти парики и непромокаемые плащи уходили, что твои презервативы на празднике венерических болезней.

И вот в этом всем бизнесе, от париков до китов, и у папы имелся дружбан, имени которого мама пока что не хочет произносить. И как-то раз этот приятель, веселый и нормальный тип, вернулся с дела и сообщил, что его замели. Весь товар, что был при нем, он сдал, чтобы не попасть за решетку. И отца спас, так он говорил.

Через месяц он красовался в новой куртке, ну а старик, он ведь дураком не был. Схватил его и сказал: ты, такой-сякой, пошли, давай драться на гарпунах.

С помощью ложек и сахарницы мама показывает, как все было.

На расстоянии половины длины броска они нарисовали окружности. В них встали. Никто не мог пересечь линии окружности.

Тот коллега бросал первым, ведь мой неустрашимый старик его вызвал. Короче, взял он этот гарпун и весело подбрасывал в руке, оценивая подвижность цели.

А старик тем временем стоял спокойно. Слышал только, как сердце вопит, желая остаться в живых. И застыл на месте, потому что видел подобные поединки: когда гарпун летит, уже ничего не поможет. Некоторые отскакивали в сторону и нанизывались на метательное оружие.

Дружбан метнул. Ледяной воздух застыл, или что-то в этом роде.

Гарпун чиркнул щеку папы-памятника.

Старик стряхнул кровь с подбородка и нагнулся за своим гарпуном. А его противником дергало, он глядел, куда бы отпрыгнуть, земля в кругу жгла ему ноги. Отец следил за его движениями, а потом бросил. Он верно оценил направление бегства, потому что попал парню под левое плечо, да так, что гарпун развернул его и отпихнул на зевак.

Хлопец, которого уносили с поля боя, визжал, словно бы ему яйца напильником обдирали. Целый квартал он провел в лазарете, и в экипаж уже никогда не вернулся. Потом пошел в военную разведку или типа того. Мама делается очень таинственной, когда упоминает это дело, только отмечает, что вскоре я узнаю больше.

Покрытого кровью отца коллеги занесли в гарнизонный клуб под аккомпанемент криков браво, свистов, бряцанья стаканов и стон аккордеона. Там над бутылкой водки сам сшил свою рану. Опухавшую рожу обложил паутиной, чтобы избежать заражения, и продолжал пить. На нары его уложили вместе с победным гарпуном.

- В общем, твой отец был, более-менее, таким, - говорит мама.

О Муми-троллях

Уже третий час ночи, писать прерываю. Иду за водичкой. А вдруг какая селедочка осталась?

А нифига, так что продолжаю стучать по клавишам ноутбука.

Клара права, с писательством мне как-то не по дороге, еще она говорит, будто бы я человек действия, достаточно будет дать мне работу, и я буду пахать до последнего; если бы вырезал вертепы, то очень скоро бы перестало хватать и древесины, и места в церквах. В детстве еще пробовал что-то читать, но мать выпихала меня на двор, на речку в Утиных Логах, или же погружала в "малюха"[18] и везла в Мальборк, на дюны возле Лебского озера, к ветряной мельнице в Коцеве.

Летом мы пускали воздушных змеев и играли в бадминтон, причем, мать невозможно было переиграть, словно бы она родилась с ракеткой в руке.

Осенью и зимой мы резались в карты за кухонным столом, в ремик, в тысячу, впоследствии - в покер и в кости. Помню длинные таблицы с результатами, записанными меленькими буквочками: большой стрит, фул, каре, покер.

Самым длинным из того, что я до сих пор написал, было прошение о том, чтобы разложить выплату налогов в рассрочку. Но когда вышел от мамы, пообещал сам себе, что сяду и запишу, что она мне рассказывала, в парочке простых слов. И правда, все пошло у меня замечательно.

Хотя нет, помню, было еще кое-что.

Я пишу, и спокойствие стекает на меня, как срочный перевод на пустой счет. Как только перестаю, сердце стучит молотом, в башке чего-то крутится, кишки леденеют. Отец то, отец это, и ужасно влюбленная мама.