Идя через рожь

Сэлинджер почти закончил “Зуи” к середине апреля 1956 года. Он, правда, находил в нем массу недоработок и к тому же, наблюдая, какой хаос царит в “Нью-Йоркере”, опасался, что повесть будет отвергнута. Основания для подобных предчувствий имелись довольно веские. “Выше стропила, плотники” были приняты без восторга.

Композиционное совершенство “Плотников” спасло их от нападок критиков, активно не принявших религиозного посыла повести. Как много лет спустя писал редактор "Нью-Йоркера” Бен Ягода, повесть “Выше стропила, плотники” заслужила признание благодаря тому, что “одержимость Сэлинджера святым Симором и остальными Глассами умерялась его приверженностью литературным и языковым ценностям”. Сэлинджер понимал, что, поскольку в "Зуи” эта умеренность отсутствует, повесть должна вдвое превосходить Плотников” по литературным достоинствам, иначе критики п редакторы непременно разнесут ее в пух и прах.

Сэлинджер всеми силами старался завуалировать религиозное содержание “Зуи”, но безуспешно. Даже если бы он сел и пишущую машинку, чтобы сочинить “любовную историю про украденную пару кроссовок”, говорил он, все равно получилась бы религиозная проповедь. “Похоже, выбор материала никогда не принадлежал исключительно мне самому”, — признавался он. Его вера настолько переплелась с его творчеством, что они теперь стали неразличимы. Вопрос состоял лишь в том, как публика воспримет подобный союз воображения и молитвы.

Когда Сэлинджер отдал “Зуи” “в редакторские руки” “Нью-Иоркера”, повесть подверглась самому въедливому разбору. Обновленная редакция решила самоутвердиться, “обтесав” наиболее престижного автора в соответствии с мерками журнала. Повесть нашли слишком длинной и причудливой, ее персонажей — слишком претенциозными и идеализированными. Но самый главный недостаток усмотрели в том, что "Зуи” буквально пропитан религией. Редколлегия “Нью-Иоркера” не просто отвергла повесть, но отвергла ее единогласно.

В отсутствие Гаса Лобрано обязанность сообщить Сэлинджеру о вердикте легла на Уильяма Максуэлла, который постарался пощадить чувства автора, мотивировав отказ тем, что, согласно журнальным правилам, в нем не публикуются продолжения ранее опубликованных произведений. Однако истинная причина была очевидна, и Сэлинджер болезненно воспринял такой удар по самолюбию. Он долго и упорно работал над “Зуи”, не помышляя о том, чтобы пристроить повесть куда-либо еще.

Писатель попал в затруднительное положение. От грандиозного замысла семейной саги о Глассах он отступаться не собирался. Отказ напечатать “Зуи”, казалось, разрушил все его надежды. Имелись к тому же чисто финансовые соображения. “Девять рассказов” и “Над пропастью во ржи” продавались быстро и хорошо. Гонорары были приличные, однако не гарантированные. Сэлинджер владел собственным домом на девяноста акрах земли и только что провел большие работы на участке и в доме. У него были жена и маленький ребенок. И если бы “Нью-Йоркер” перестал его печатать, семье пришлось бы туговато.

В этой неопределенной ситуации Сэлинджер пошел на отчаянный шаг. Он обратил свой взор на Голливуд. Переступив через свое недовольство тем, что сделали кинематографисты в 1949 году с “Лапой-растяпой”, он решил продать права на экранизацию еще одного произведения из “Девяти рассказов”, на сей раз “Человека, который смеялся”. Своим представителем Сэлинджер выбрал X. Н. Суонсона, бизнес-партнера “Гарольда Обера”. Суонсон, известный среди друзей как Суони, представлял в Голливуде наиболее известных и успешных писателей. Он был агентом Уильяма Фолкнера, Эрнеста Хемингуэя и, что особенно знаменательно, Ф. Скотта Фицджеральда.

И, коль скоро Сэлинджеру пришлось опуститься до передачи прав на “Человека, который смеялся” столь презираемой им индустрии, он, по крайней мере, благодаря Суонсону оказался в престижной компании.

Когда Суонсон обратился к голливудским продюсерам С предложением Сэлинджера, их реакция оказалась вполне предсказуемой. Перспективы сотрудничества они приняли с восторгом, однако более всего их интересовала возможность экранизации “Над пропастью во ржи”. А вот как раз на это Сэлинджер согласия не дал. К тому же он категорически отказывался принимать какое-либо участие в адаптации своего произведения для экрана. Он просто желал продать права на экранизацию “Человека, который смеялся”, и дело с концом.

Бродвей тоже положил глаз на роман “Над пропастью но ржи”. Знаменитый режиссер Элиа Казан умолял Сэлинджера доверить ему инсценировку. Когда обессиленный Казан и последний раз принялся уговаривать автора, Сэлинджер просто покачал головой и пробормотал: “Не могу дать разрешения. Боюсь, что Холдену это бы не понравилось”. На том все и кончилось, но сама история стала легендой.