#идикомне

Игнорируя его, продолжала смотреть на маму, которая не торопилась с объяснениями. Она вообще никуда не торопилась, понюхивая белые хризантемы, которые для меня всегда служили знаком того, что ими старательно прикрывают вчерашнюю кровь и синяки.

– Славка…

– Заткнись! – выплюнула я резко.

Отчим осёкся. Стиснул челюсти, но предпочел промолчать, бросив настороженный взгляд на мамину соседку по палате.

Он будет молчать. Он ничего не сделает, пока рядом есть кто-то еще, кроме него, меня и мамы. Он знает, как понравиться людям. Знает, как казаться гораздо лучше, чем он есть на самом деле. И он точно знает, что сейчас ему лучше промолчать, прикинуться жертвой и сделать вид, что ублюдок тут только я.

Он всё знает. И знает, что опять выиграл.

На глаза навернулись слёзы, но дать им свободно катиться по щекам я не могла. Не сейчас. Не тогда, когда на меня смотрят две пары глаз, плюс еще одна пара, делающая вид, что гадает сканворд.

Сжимая ручку двери, дальше которой не смогла двинуться, вела молчаливый диалог с мамой, которая не задерживала на мне внимание подбитых глаз дольше, чем на пару секунд.

– Ты едешь? – спросила я, глядя в упор на её лоб, завешанный медными волосами.

Мама покосилась заплывшими глазами, походившими на узкие щелки, на отчима и только потом посмотрела на меня. Натянула улыбку, больше похожую на спазм мышц лица, на губы и робко произнесла:

– Доченька, понимаешь…

– Едешь или нет? – отрезала я жестко.

Мама вздрогнула. Снова покосилась на отчима, но теперь стыд в ее глазах сменился на страх.

– Куда это вы собрались, девчонки? И без меня? – ухмылялся урод. Но глаза его не улыбнулись ни на секунду. Так он запугивал нас, напоминая, что в квартире мы окажемся с ним один на один и он уже не будет с нами столь мил, как сейчас при свидетелях.

– Снять побои, подать на тебя заявление в полицию и свалить из этого города, – отчеканила я каждое слово, словно вколачивая в крышку его гроба гвоздь за гвоздем. – Ты с нами?

С лица его стекла краска. Губы превратились в тонкую белую нитку. Грудь слишком очевидно и часто заходила под тканью застиранной футболки. Запах перегара в палате усилился в разы.

– Ясенька, – вклинилась мама, нервно хохотнув. Бросила взгляд на даму со сканвордом, сильнее смяла букет в руке и, наконец, снова посмотрела на меня. – Ну, что ты, в самом деле?! Ну, поругались немного родители, бывает. Не первый раз же…

– Вот именно! – стоять на месте и в вертикальном положении мне позволяла только дверная ручка, за которую я все еще держалась. – Не первый! Так, может быть, уже последний, нет?

– Ясенька, ты еще молодая и… – начала мама заискивать.

– Я или он? – оборвала её резко.

Я устала. Я устала не только за эти дни. Я устала за всю свою грёбаную жизнь без единого светлого пятна. Пусть всё это решится здесь и прямо сейчас. Раз и уже навсегда.

– Ясенька… – выдохнула мама. Букет в её руках задрожал.

– Я или он? – спросила я повторно с нажимом.

– Ты ещё молодая и…

– Ясно, – выдохнула я бесцветно.

В груди лопнул шарик, наполненный гноем. Чувства и эмоции выключились.

Больше не сказав ни слова, вышла из палаты, плотно закрыв за собой дверь.

Ну, вот и всё…

На этом достаточно.

Шаг за шагом, выходя из больницы, ускорялась, пока не перешла на бег. В груди горело острой болью, глаза жгло непролитыми слезами, а я всё бежала, сама не зная куда и зачем.

Просто быстрее, подальше, и без оглядки. Просто, чтобы оказаться как можно дальше от зловонного места, в котором мне пришлось прожить восемнадцать лет. Подальше от места, которое никогда не было мне домом по-настоящему и теперь никогда уже им не станет.

Бег прекратился только в городском парке, который был плохо освещён. Я выдохлась. Устала. Бредя в темноте, не имела четкого маршрута и цели, пока не наткнулась на старую скамейку, которая видела столько моих слёз, что должна была утонуть в этом парке.

Без сил рухнула на нее, подтянула ноги к себе и протяжно взвыла, выпуская из груди всю боль и отчаяние. Горло сдавило спазмом. Дышать казалось невозможным. Слёзы и всхлипы душили во мне последние частички, и без того, мертвой надежды на лучшее.

Холодный ветер шелестел опавшими листьями, гоняя их как трусливых тараканов по парку, забирался под одежду и вынуждал съеживаться. Легла на скамейку, прикрыла глаза, но уже не могла остановить тихий плач, что сотрясал всё моё тело вместе с морозом, пробирающим до костей.

Остаться бы здесь, в темноте, навсегда. Никто не увидит, не узнает, просто потому что всем плевать…

Всегда было и будет плевать.

Где-то совсем рядом пролетела птица. До уха донеслось гурчание голубя.

Открыла глаза, но ничего не увидела. На этом пяточке когда-то собиралось больше сотни голубей. Все они были прикормлены женщиной, которая для всех была просто бомжихой в рваных одеждах и с дурным запахом. Но для меня она когда-то стала той единственной, что захотела меня утешить, когда я почти так же плакала на этой же скамейке в парке.