Идол с глиняными руками

Он прочитал об операциях по удалению аппендикса все материалы, что смог найти в своей личной библиотеке. Казалось, все просто; и надо заметить, в девяти случаях из десяти так оно и есть. Личный опыт нашего доктора в качестве ассистента как раз и касался таких случаев, но вот с тем самым десятым ему сталкиваться не приходилось. Он даже не очень-то верил в возможность серьезных осложнений. Во время учебы подобная операция представлялась ему простой — однако в своем тщеславии он забыл, что работа настоящего профессионала всегда выглядит просто со стороны.

Доктор готовился к операции тщательно, но нервно и суетливо. Пациентку пригласили в импровизированную операционную и уложили на стол. Выглядела она совсем юной, почти девочкой. Она заплела волосы в две косы, как у школьницы, чтобы не мешали, и настояла на том, чтобы повязать на конце каждой розовый бант, потому что так красивее. Когда она увидела, как в комнату вошел муж, серьезный и мрачный, то улыбнулась ему. Льняная накидка поверх одежды делала его похожим одновременно на механика и монаха. Она протянула мужу руку, но он отказался пожать ее, объяснив, что уже продезинфицировал свои руки. На миг ее улыбка погасла, а затем вновь расцвела, и она сказала:

— Ну же, Джимми, не будь таким мрачным, я вот ни капельки не боюсь! Я уверена, что в безопасности и ты сделаешь так, что болезнь пройдет, но прошу тебя, будь со мной рядом, когда я проснусь. Первым делом хочу увидеть твое лицо, чудесный мой!

Операция началась. Молодой доктор позже признался мне, что после первого разреза, когда белая кожа жены разошлась в стороны и выступила кровь, горло ему перехватил спазм и он почувствовал, что операцию надо прекращать. Однако тщеславие гнало его вперед, ведь за процессом наблюдал ассистент, и он должен был впечатлить его своим хладнокровием и мастерством. В процессе операции наш доктор пытался непринужденно болтать о всяких мелочах, желая казаться уверенным в себе, хотя понимал, что слова его звучат натужно и неестественно.

Какое-то время все шло неплохо и демонстрировать уверенность ему удавалось. Но затем в глубине зияющей раны он обнаружил нечто такое, что ввело его в ступор: ткани оказались спутанными между собой, и наш доктор не мог уже понять, где какой орган находится. Про такое он в книгах не читал, а ведь это был тот самый — один на десять — сложный случай. Он стал беспокойным и неловким, как человек, заблудившийся в лесной чаще. Прекратил болтать. Старался сохранить видимость хладнокровия и вел себя так, словно ситуация все еще под контролем. Продолжал повторять себе, что трусить нельзя. Пытался продвигаться дальше вслепую, но становился от этого все более нервным и безрассудным. А затем случилось страшное. Что-то внутри тела порвалось: где-то подалась ткань, и его обдало брызнувшей кровью. Доктору показалось, что у него остановилось сердце. Он думал, что потеряет сознание. На лбу выступил холодный пот. Дрожащими пальцами он пробовал как-то все исправить. Ассистент спросил:

— Что случилось?

В бессильной ярости доктор крикнул ему:

— Заткнись!

Он лихорадочно пытался исправить содеянное, хватал инструмент за инструментом и отбрасывал, пока все тело пациентки не покрылось перепачканными в крови скальпелями, клипсами и щипцами. Вытирал тыльной стороной ладони пот со лба, отчего на лбу пролегла полоса из пота и крови. Колени дрожали, и доктор перебирал ногами, чтобы унять дрожь. Он клял на чем свет стоит своего ассистента, кричал: «Да ради бога сделайте уже вот это!» или «Ни в коем случае не делайте того!»; судорожно вздыхал; с потерянным видом оглядывал комнату; умоляюще смотрел на скрытое под маской лицо жены… но та ничем не могла его подбодрить. В отчаянии он приказал медсестре послать за мистером Героном, что было уже абсолютно бесполезно, ведь этот врач — даже если бы его удалось застать дома — физически не смог бы приехать раньше, чем через несколько часов.

Вновь и вновь он пытался закрыть кошмарный разрыв, хотя теперь уже совсем валился с ног от ужаса и переутомления. Анестезиолог шепнул ему: «Вы еще долго? Пульс слабеет. Она может не выдержать». Доктор понял, что должен умереть, но закончить операцию. И, в общем-то, он ее закончил: зашил рану и без сил рухнул на табурет, закрыв лицо красными от крови руками, пока медсестра и ассистент облачали пациентку в ночную рубашку.

Ее перенесли в спальню — он не смел туда войти. Ассистировавший врач выскользнул из дома, не проронив ни слова. Доктор остался в операционной один, и все здесь напоминало ему о том, что он только что проделал. Он бесцельно бродил по комнате, выглядывал в окна, но не осознавал, что видит. Поднял со стола носовой платок жены, долго мял его, потом выронил. Что же он натворил?! Что сделал с ней? С ней, самым дорогим для него человеком!