Идол с глиняными руками

Доктор мельком взглянул в зеркало. На него уставилось безумное, перемазанное кровью лицо, в котором осталось мало человеческого. Это был не он, а незнакомец, убийца с печатью Каина на челе. Он взглянул на носовой платок на полу: это была последняя вещь, к которой она прикасалась. Как будто жуткая улика убийства лежала посреди комнаты. Он не желал смотреть на платок, но не мог и дотронуться до него, чтобы убрать. В результате накрыл платок полотенцем.

В конце концов он все же нашел в себе силы умыться, переодеться и войти в спальню. Ставни были закрыты, в комнате царил полумрак, пахло эфиром. Он увидел силуэт жены на кровати, она была неподвижна, казалась совсем худенькой. Покрывающая тело простыня лежала очень ровно и подавалась вверх лишь там, где находились ступни. Лицо было белым как мрамор, и, хотя в комнате стояла тишина, он не слышал ее дыхания. По одну сторону кровати замерла медсестра, по другую — анестезиолог. Они не проронили ни звука, когда он вошел, даже не посмотрели в его сторону. Он взял жену за руку. Рука была холодной, и он не смог нащупать пульс.

Часа через два прибыл Герон, хирург. Молодой доктор принял его в соседней комнате, бессвязно рассказал об операции, упирая на неразрешимые трудности, что-то мямля про несчастный случай и во всем виня обстоятельства.

Осмотр не занял у Герона много времени. В спальню он вошел один, а выйдя, прикрыл за собой дверь. Оцепеневший от ужаса муж несчастной ждал его в коридоре. Хирург положил руку на плечо сломленного молодого человека, покачал головой и, не произнеся ни слова, стал спускаться по лестнице, где почти натолкнулся на двух горничных, надеявшихся услышать от него хоть слово о самочувствии молодой госпожи.

Когда Герон проходил мимо, одна из них спросила: «Ей лучше, доктор?» — но он лишь покачал головой и вышел на освещенную солнцем улицу, где несколько детишек танцевали под звуки шарманки.

Молодой доктор позже говорил мне, что не мог вспомнить, чем именно занимался в те несколько часов после операции. Оставаться в спальне он не мог. Бродил по дому. В приемной схватил с полок полдюжины книг по хирургии, пытаясь отыскать в них что-то для себя важное, однако не смог разобрать ни слова; в домашней аптеке разглядывал ряды склянок, надеясь вдруг обнаружить какое-нибудь лекарство, способное, словно чудодейственный эликсир, исцелить жену; рассовав по карманам несколько снадобий, отправился наверх, но там совсем про них забыл. В итоге обнаружил бутылочки с лекарствами в кармане пиджака лишь спустя неделю и поначалу не мог понять, как они туда попали. Он вспоминал, что где-то посреди всех этих метаний бледная горничная сообщила ему, что готов ланч. Доктор решил: она тронулась умом.

Он поведал мне также, что среди преследовавших его в те часы кошмаров наяву были и появлявшиеся в мозгу — будто бы сами по себе — грубые и легкомысленные мыслишки. Например, на столике стоял пузырек с духами — подарок жене от ее тетки. И он сам не заметил, как стал гадать: по какому случаю был сделан подарок, сколько за него заплачено и что скажет достопочтенная тетушка, когда узнает о смерти племянницы? Хуже того, он начал продумывать газетный некролог. Как лучше написать: «возлюбленная супруга» или «горячо любимая жена», и надо ли перечислять его медицинские регалии? Но еще ужаснее была непреходящая потребность пожаловаться на свое положение жене и выслушать в ответ слова ободрения и утешения.

Вскоре после ухода Герона анестезиолог заметил, что пациентка приходит в себя. Муж поспешил в спальню. Это был конец. Медсестра раздвинула ставни, чтобы на умирающую падал солнечный свет. Она открыла глаза и сразу же узнала супруга. Попыталась протянуть к нему руки, но не смогла. Улыбка — яркая, полная восхищения и благодарности — осветила ее лицо, и когда он наклонился к ней, то услышал шепот:

— Чудесный мой!

Перевод — Иван Кочетов