Иду на вы…

Он повел сотни, заметно поубавившиеся после столкновения с дружиною князя Удала, левобережьем Днепра, минуя большие оселья россов, дотла сжигая малые. Вдруг понял, что везирь был прав, и тихое нестрагивание в росских землях, как бы даже примирение с новым миропорядком оказалось не стойким, преднамеренно кем-то устроенным, скорее, светлыми князьями по тайному уговору со Святославом. Этому не надо было доверяться с самого начала, а крепить в воинах твердость и понимание необходимости полного разгрома Руси. Чтобы дерево не плодоносило, надо сжечь и отпавшие от него побеги.

Потемну, на исходе седмицы, освященной волей Пророка, Бикчир-баши подступил к Самватасу. Крепость была обнесена рвом, заполненным водой. В изжелта-сером полусумраке угрюмо гляделись высокие земляные валы. Впрочем, в этой угрюмости атабек уловил и нечто приятное для сердца, и сходу, не раздумывая, поверил в неприступность ее. «Вот тут-то, — сказал мысленно. — Молодой князь, порождение Иблиса, сломает себе шею. Прав был Песах, когда повелел строить крепости по южным украинам Руси с тем, чтобы оградить Хазарию от злых набегов неразумных россов».

В мыслях Бикчир-баши чаще обращался к мэлэху, а не к единоверцу, управляющему воинскими силами Хазарского царства. Но, если бы кто-то выразил недоумение, догадавшись о его мыслях, он сказал бы, и малости не помешкав, что действительно более чем кому бы то ни было он доверяет иудейскому царю, волею которого укреплялись и ширились владения каганата. И не беда, что он другой веры. Что есть вера, как не способ обрести себя в божественном мире? Ничто не может помешать единству людей, однажды изгнанных с родных подворий, но не сломавшихся и, даже больше, обретших себя в новых землях. Наверное, поэтому отношения между иудеями, первыми проникшими в Хазарию, и исмаильтянами складывались как нельзя лучше. Да и что было делить им? Всяк занимался своим делом, чему обучался сызмала. Иудеи правили торговлей на итильских базарах, перекрыв караванные тропы: никто не мог беспошлинно провезти товары в солнечный Багдад или в Великую Пермь. Ну, а сыны Пророка, верные своему ремеслу, держали на замке границы Хазарии, а при надобности несли угнетение и порушье соседним племенам. Они были прекрасными воинами и вряд ли кто-то мог сравняться с ними. Разве что россы, дерзкие в набегах, принимающие смерть как что-то обычное, сопутствующее человеку при естественной перемене формы, презирающие ее, верящие в грядущее восхождение к жизни, хотя бы и к той, про которую они ныне мало что ведали.

Встретил атабека начальник крепости, низкорослый, длиннорукий и широкоплечий человек со странно желтыми злыми глазками. Они одни и светились на его остроносом лице. Высокочтимые улемы говорили, что сей муж из рода кыпчакских эмиров, близко стоявших ко двору великомудрого правителя Хорезма. Так ли, нет ли, кто скажет. Верно другое, сей муж был суров в обращении с подвластными ему и жесток с ревнителями иной веры. Не однажды он хаживал на Русь, и след от этих хождений надолго запечатлелся в памяти россов. Не один раз взметывался над его круглой бритой головой длинный обоюдоострый меч. Но судьба хранила Махмуда (так его звали), и он ускользал от смерти подобно угрю.

Махмуд встретил атабека на пороге высокого деревянного дома, провел в просторную комнату, выложенную изразцами, отчего стены посверкивали чудными, как бы даже неземными гранями, столь ярко и весело играли, касаясь изразцов, солнечные лучи, втекающие ничем не сдерживаемо в широкие окна. Пол был застлан мягкими, приглушающими звук шагов, коврами.

Махмуд провел гостя в передний угол, усадил на подушки и хлопнул в круглые темные ладони. В комнату бесшумно вошли слуги, расстелили перед гостем златотканный дастархан, принесли на серебряных подносах миндалевые пирожные, разрезанные на толстые ломти, сохраняющие тепло южного солнца, дыни, орехи, запеченные в тесте…

Но Бикчир-баши только и взглянул на угощения, поспешно и как бы даже с досадой произнес потребные для случая молитвенные слова. Он старался не смотреть на хозяина, тот вдруг сделался ему неприятен самодовольством и уверенностью, что все будет так, как тому и положено быть, и ничто не в состоянии помешать этому. Все ж, переступив через неприязнь, а это далось ему с трудом, Бикчир-баши спросил хрипло и задышливо, как если бы запершило в горле и стало трудно дышать:

— Чем порадуешь старого воина, почтенный?

— О, если бы я мог, то и одарил бы тебя, Высокочтимый, приятными для слуха вестями, и тогда тело твое, истомленное долгим изнурительным походом, обрело бы необходимый ему покой.

— Что случилось?

Махмуд слегка помедлил, вздыхая и тем не менее не утрачивая как бы въевшегося в поры круглого лица самоудовлетворения, и можно было подумать, что ему жаль атабека, хотя пауза вряд ли имела какое-то отношение к жалости и была что-то другое, скорее, легкой досадой: ведь теперь ему одному придется отвечать за все, что может произойти на Руси, а он чувствовал, что-то должно произойти, сказал: