Иду на задержание!

Можно было бы взять Фартового за руку, завернуть ее за спину — на это сноровки и силы хватило бы, и повести в горотдел, но Коваленко знал, что тут же на него набросятся все парни, у одного из которых он заметил за пазухой не то выдергу, не то топор. А стрелять в этих глупых подростков, заглядывающих в рот Фартовому, Коваленко не мог.

И не это, он чувствовал, в конце концов, важно. Ну, скрутит он Фартового, подростков припугнет пистолетом, может, отстанут. Но отстанут, испугавшись, а не потому, что Фартовый ворюга и гоп-стопник. Так и останется он у них этаким рисковым парнем, своим в доску.

Коваленко осуждающе покачал головой и прервал Фартового, который, ощущая поддержку подошедших дружков, распалялся все больше.

— А я ведь, Петр Якшин, или как там тебя по кличке — Фартовый, что ли? — никак тебя не обзывал, хотя узнал, как догадываешься, о тебе кое-что по мелочи. Ну, например, как ты кровь проливал. На тюремных нарах ты ее терял, когда клопов на себе давил. И ни-на какой фронт тебя не посылали, потому как такой, как ты, сразу бы в плен побежал.

— Ты что, ты что волокешь на меня? — задохнулся Фартовый от неожиданности. — Ты докажи!

— А что доказывать-то? Покажи парням руку, как ты ее изуродовал, чтоб в армию не идти. Кажись, в сорок третьем тебя выпустили? Так ты вместо того, чтоб фронту помогать, продуктовые карточки у людей воровал. Вот ихние отцы на фронте погибали, а ты их без последнего куска хлеба оставлял. А когда победу отмечали, тоже наверно пил. Может, как давеча у Рудковского после кражи нажрался, когда по собственному дерьму мордой возил…

Коваленко стоял на дороге, чуть расставив ноги, наклонив крупную голову, будто собираясь бодаться. Говорил неторопливо, выбирая слова поувесистее, погорячее. А перед ним в темноте белели четыре лица и нельзя было угадать их выражения.

Фартовый, которого словно парализовало от злобы, наконец, шевельнулся, нагнулся к Мырке, свистящим шепотом приказал:

— Бей в мильтона!

Мырка испуганно отшатнулся.

— У-у, сопля! Дай сам шмальну… — и, не дожидаясь, когда Мырка передаст ему оружие, сам рванул из его кармана пистолет и, прежде чем Коваленко, делая к нему разделявший их шаг, опустил ногу на землю, дважды нажал на курок…

*

Час назад дежурный передал в областное управление составленную Кошутовым телеграмму о гибели Коваленко, и теперь в своем кабинете майор с минуты на минуту ожидал звонков из Кемерова.

Конечно, первым позвонил Юренко. Сообщив об обстоятельствах происшествия, Кошутов вяло, блеклым голосом отвечал на уточняющие вопросы подполковника, который на этот раз тоже разговаривал сдержанно и тихо.

— Когда узнали о происшествии, кто сообщил?

— В час ночи, товарищ подполковник. Позвонил с шахты «Капитальная» председатель шахткома Медведев, которому о выстрелах сказал один из соучастников преступления — несовершеннолетний Селезнев, по кличке Пингвин.

— Клички меня не интересуют. Почему он заявил, мотивы?

— Не могу точно ответить, но Селезнев говорит, что ему показалось, будто Коваленко только ранен.

— Совесть что ли заговорила? Он и убийцу назвал?

— Нет, Коваленко назвал.

— Не понял. Он что, в самом деле еще жив был?

— Нет, товарищ подполковник, Коваленко был мертв. Обе пули в сердце.

— Поясни тогда мне, бестолковому!..

Кошутов уловил в голосе Юренко знакомые ноты раздражения и представил, как он быстро забарабанил пальцами по полированной крышке стола.

— В кармане у Василия Филипповича нашли продуктовые карточки, а на них фамилия — Якшин Петр, кличка Фартовый, и адрес.

— Какое оружие изъяли у убийцы?

— Винтовку и два пистолета: ТТ, из которого стрелял, и немецкий «Лефаше».

— Грабежи на Калзагае — их?

— Видимо, нет, приметы не сходятся, но работу продолжаем. Этот Фартовый наверняка знает преступников и, думаю, назовет их.

— Грабителей надо найти во что бы то ни стало. Раскрываемость в области ни к черту, а у вас и того хуже. А теперь вот еще ЧП. Докатились…

В трубке привычно зарокотало, и Кошутов, внутренне подобравшись, спокойно и твердо перебил:

— Вы, товарищ подполковник, еще не спросили, женат ли погибший при исполнении служебных обязанностей лейтенант Коваленко, сколько у него детей, как помочь семье, как похоронить… А ведете речь, о каких-то процентах… И больше не кричите на меня, иначе я подам на вас рапорт по инстанции.

Выговорившись, Кошутов почувствовал, как сразу же отпустила пружина, давившая его с того самого момента, когда дежурный, подняв его с постели, сообщил, что Василий убит. Он даже усмехнулся, представив, какое сейчас лицо у грозного Юренко, разговаривая с которым он до этой минуты не мог преодолеть неловкого чувства собственной неполноценности, какой-то холопской робости. Вспомнил, как однажды Василий сказал ему: «Ну что ты всегда дрожишь, как овечий хвост, разговаривая с начальством? Аж смотреть противно. Ты же не такой, Костя!»

Трубка долго молчала, и телефонистка даже спросила, разговаривают ли абоненты. Потом Кошутов услышал слова, которые нелегко, видимо, дались Юренко: