Идущий следом (СИ)

Странствовали они не слишком долго, а Молитвенная Мельница выкинула новой чернушке пустую карту и на теперешней блондинке совсем застопорилась. Дежурный жрец не знал, что делать дальше, и потому отвел их к бывшему епископу.

Это был тот самый Медный Змий Герма, который и затеял все эти новые странности с охотой на богов и Молитвенной Мельницей. Он, тогда еще совсем не старый, славился образцовой воздержанностью, обширными знаниями и был тихо влюблен в своего начальника живописцев, первого из пилигримов; бывший епископ считался человеком крайне дотошным и довольно вспыльчивым и не забывающим ни зла, ни добра - уж ему ли не знать, что с этими дурочками делать? Они, видимо, ничего о себе дежурному жрецу и не рассказали.

Медный Змий только разок посмотрел на них и кое-что понял. Тут чернушка решительно исповедовалась ему за обеих, а скромная блондинка разве что глазки прятала от стыда. Епископ выслушал одну, постарался разговорить другую и решил так: "Своей властью книжника к Морю я вас не пропущу. А с Зеленым Королем, если все-таки пойдете, договаривайтесь сами". Почему да отчего - возопили обе. Он ответил и на это: "Несколько лет назад в меня вселился неподходящий бог - это боги сами решили послать его, я не выбирал. Мне это почти стоило жизни и навсегда лишило дружбы Зеленого Короля. А бог стал безобразным, яростным и беспомощным. Подумайте, упрямицы - вот придете вы к Сердцу Мира, гонимые желанием и враждою, и что тогда будет и с вами, и с богами? Заклинаю вас, вернитесь - если не в свой храм, то домой, и постарайтесь расстаться мирно".

Но одержимые полудевственницы не послушались, да и не были обязаны - решение принимает только сам пилигрим, а власти у Медного Змия к тому времени осталось немного. А епископ Герма не мог даже весточки послать Зеленому Королю, ему это было строжайше запрещено. Было лето, и его любимый живописец жил у супруги в Аннуине, а там его не найдешь и не попросишь удержать двух бесноватых. Что ж, жрицы вежливо попрощались и встали, а епископ спросил: "Вы знаете, у вас ли сейчас моя сестра, почтенная дева Доната?". Тут впервые нежным голосом высказалась белокурая: "Сестра Доната уже семь лет как вышла замуж за придворного" - "Что ж, а я хотел передать ей привет..." - "Я постараюсь", - улыбнулась ему прекрасная дева.

А дальше я не знаю - то ли они дошли до Сердца Мира, то ли нет. И как к ним отнеслись боги, тоже не знаю. Только вот блондинка - то ли вернувшаяся в свое тело, то ли одержимая душою любовницы, принесла мне прекрасную чернокудрую голову - она теперь там, на колу, - он махнул рукой куда-то за святилище.

- Мастер порога, - осторожно вопросил я, - а для чего ты нам это рассказал?

- Не столько вам, сколько тебе, бледная немочь. Берегись вашего воина - ты его ненавидишь, а он на тебя обижен. Мужчин так вяжет только вражда.

- Что ты говоришь? Мы только что помирились.

- Мир вообще недолговечен, а уж такой в особенности.

Бертран вернулся, затягивая зубами на предплечье носовой платок. Он был бледен, но не зеленоват, и его больше не трясло.

- Благодарю вас, старцы! Я отдал кровь богам, и мне сразу стало хорошо.

- Ну-ну, - пробурчала голова, - у тебя с похмелья к голове кровь прилила, а теперь вот отпустило.

- А не мало я отдал? Не больше чаши - не мало?

- Капли бы хватило, маленький воин.

Старик как-то легко рассмеялся. Пока он рассказывал свою историю, близнецы отползли назад прямо на задницах, и в суховатой грязи остались четыре длинные рытвины.

- Эй, парочка, остаетесь?

- Нет, нет, - заверещали и Сумочка, и Косынка, - мы не можем...

- Тогда не удерживаю, - почти весело согласился старец, - Все равно вернетесь.

И мы покинули его, ушли, но не назад.

***

Той ночью видел я четыре видения. И по сию пору сны я толкую неважно; жрецы и лекари называют сновидения Путем Царей, но, думаю я, путь этот ведет богов к людям, и часто им все равно, ведом ли людям их сложный язык; но людей на встречу с богами толкает нечто другое.

Сначала виделось мне Лобное Место и кол на нем. На кол был посажен жрец, носатый, с безобразным угловатым лицом и горбатыми носом, маленький, в окровавленных и выпачканных дерьмом одеяниях проповедника. Руки его были свободны, и он поднял палец к небесам. По выражению лица казалось, что он не призывает кары и не проклинает, а в великой тревоге хочет кого-то, а, может быть, и всех, предостеречь. Но я стоял далеко и не слышал - и никто не слышал. Подул пыльный ветер, и сонное видение изменилось.

Теперь стоял я, невидимый и неслышный, бездыханный, в лавке книжного торговца. Торговец этот, из черноглазых сынов пустыни, был одет в халат с зелено-золотыми полосами и зеленый же головной убор из шелкового полотнища, заколотого золотой булавкой. Он неподвижно сидел на толстой подушке и говорил, соблазняющее улыбаясь: