Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

– Ну да… Я тоже стала разбираться, кто сколько денег оставит в кассе. Сразу вычисляю богатых из России, они держатся так, будто, стоит им захотеть – купят весь магазин. Выбирают массивные украшения с большими камнями, на цену не смотрят, разговаривают свысока. Я для них – обслуга. Интеллигентные женщины из той же России разговаривают уважительно и смотрят на наши ювелирные украшения, как на музейные сокровища, всего лишь смотрят – не покупают. Англоязычные иностранцы прицениваются, торгуются, часто выбирают какой-нибудь пустяк на память об Израиле и Мёртвом море.

Как бы я ни старалась научиться различать посетителей, никогда не приобрету сноровку нашего начальника. Если появится в зале якут с алмазных приисков, его Авигдор сразу вычислит и окружит таким вниманием, что тот точно оставит на кассе толстую пачку долларов. Авигдор работает умело: сначала вроде бы случайно подходит к «жертве» и между прочим выказывает свои познания в бриллиантах, затем для продолжения профессионального разговора, например об огранке камней, приглашает в свой кабинет и угощает отменным коньяком. У него на такой случай есть специальная бутылка и привезённая из-за границы дорогущая колбаса. Якут разомлеет от коньяка и участия человека, которого он первый раз видит. Затем Авигдор ведёт гостя к самому дорогому прилавку, где стою я – молодая, красивая. Захмелевшему якуту почему-то мерещится, что девочка будет приложением к купленным драгоценностям, и он не скупится. На месте такого клиента может оказаться и очумевший от огромных денег бизнесмен из России или нефтяной магнат – все те, кто не утруждает себя пересчётом купюр, а ориентируются по толщине пачки. Случалось, Авигдору с трудом удавалось унять разыгравшееся вожделение захмелевшего покупателя, желающего прихватить меня вместе с бесценным бриллиантом, который он небрежно сунул в карман. К каким только ухищрениям не прибегал начальник, чтобы выпроводить того из магазина!

За несколько дней, что работаю там, всего насмотрелась. Бывало и такое: протрезвевший богач на следующий день хочет вернуть ненужную покупку. Я говорю ему, что мы уже сдали кассу, и предлагаю на ту же сумму взять что-нибудь другое. Если настаивает на возврате денег, отправляю его к заведующему. Авигдор в подобных случаях никогда не оказывается на месте.

Давид смотрит на часы и напоминает Тове, что ей пора оставить кухню, ведь никогда нельзя рассчитывать, что до центральной автобусной станции она доберётся в нужное время. Я кладу девушке в сумку бутерброды в дорогу, и она поспешно уходит.

Мы с соседом садимся завтракать. Молчим. Кажется, обо всём за долгие годы уже переговорили.

– Скажи, – внезапно прерывает молчание он, – если бы жизнь твоя началась сначала, что бы ты хотел изменить?

– Ничего… Ничего не могу изменить. Это только кажется, что у человека есть выбор, мы поступаем только так, как можем. Например, я бы не смог стать революционером. И не только по причине необходимости насильственных действий, но и потому, что революционеры, как правило, борются за права бедных. Но люди чаще страдают не от бедности, а от отсутствия интереса в жизни, нежелания проявлять активность. Научить бы людей мечтать!

– Ты сейчас скажешь, что мечта вернула евреев в Израиль, – отозвался Давид.

– Именно это и скажу. То мечта поколений. Сейчас многие едут в Израиль в поисках смысла. Справедливо ли, что евреи, осветившие мир своей верой, должны доказывать своё право на выстраданную землю, размеры которой до смешного малы по сравнению с владениями многочисленных арабских стран.

– Ты это уже говорил. Вот только понятие справедливости у всех разное. Не ты ли мне рассказывал, что поляки считали справедливым, чтобы евреев не было в их стране? Они убивали выживших в Холокосте, не хотели возвращать их имущество, дома, фабрики.

– Мы готовы были жить с арабами в мире, но они никак не расстанутся с желанием уничтожить нас.

– А это их мечта, – заметил Давид.

– В нашем Законе сказано: «Если враг пришёл убить тебя, убей его первым». Я за поселения и поселенцев, старающихся напомнить о естественном историческом праве на места, с которых начиналась наша история.

– Да, но право – это то, что другие признают моим правом!

– Во время Катастрофы другим не было дела до нашего уничтожения, и это не значит, что у нас не было права на жизнь! – я чуть ли не выкрикиваю последние слова и чувствую, как сжало сердце, трудно вздохнуть…

Сосед спешит к нашей аптечке… Я пью какую-то гадость… Он хочет вызвать скорую помощь, я заверяю, что мне уже лучше, а через час-другой будет совсем хорошо… Не помню, как оказался в постели, почему-то увидел себя маленьким – мы идём с бабушкой по бесконечной заснеженной степи, темно, страшно, изредка показывается из-за туч краешек луны… Потом стою один среди шумной толпы – то демонстрация на Первое мая!. Надо кричать «ура!», но лишился голоса… Картинка меняется: жена мерит новые высокие, до самых колен, сапоги и ходит в них по комнате…