Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

Половину нашей комнаты занимал тяжёлый деревянный стол, ночью под ним мы с братом спали, днём делали за ним уроки, а вечером, дождавшись возвращения папы с работы, ужинали. Никогда не садились ужинать без папы. У нас с братом был культ папы. У немногих детей после войны был отец; главное в жизни – папа. Вот только был он очень болен: сказывались многочисленные тяжёлые ранения на фронте и язва желудка, тоже нажитая на войне. Бывало, сгибался и чуть ли не по полу катался от болей, часто лежал в больнице. Я настолько вживался в состояние папы, что и у меня начинал болеть живот. Наша самая главная клятва с братом подтверждалась не «честным пионерским», а «чтобы папа был здоров». Ни о каком диетическом питании речи быть не могло; продукты, которые удавалось достать, хранили в авоське за окном. Наконец, спустя несколько лет, приобрели маленький холодильник. Помню, собирали в школе деньги на какое-то мероприятие. Я не сдал, потому что у нас в доме не было свободных денег – всё было рассчитано до копеечки. Так и сказал классной руководительнице, на что та возразила: «А на холодильник у вас деньги есть». Не помню, что я ей ответил, но сознание незаслуженной обиды вызвало чувство протеста, определившего в дальнейшем необходимость отстаивать справедливость.

Сознанию совершенства мира не мешала наша густонаселённая квартира. Туалет – деревянный скворечник чуть ли не в ста метрах от дома, за водой к колонке тоже далеко ходили. По обе стороны длинного коридора были ещё комнаты – всего восемь дверей, восемь семей. Наша комната была у самого входа, и когда те, кто жили на другом конце коридора, зимой открывали дверь на улицу, чтобы проветрить коммуналку, мы мёрзли. Они открывали, а мы закрывали. В остальном жили мирно. Подобно многим детям, у меня рано проявился инстинкт следопыта: в год или полтора, исследуя пространство комнаты нашей доброй соседки, заполз под кровать, где обнаружил большой алюминиевый таз с яйцами. Меня звали, но я не откликался, когда нашли и, измазанного, вытащили из-под кровати, половина яиц оказалось разбито. Долго отмывали, но не ругали. Не припомню, чтобы когда-нибудь ругали, только делали внушение.

В детстве не покидало ощущение полноты мира и не было чувства страха. Помню, летний день, я один дома, родители на работе, брат в пионерском лагере за городом. Я послонялся на улице – ни друзей, ни знакомых. Не сидеть же одному дома. И тогда я решил навестить брата в лагере, однажды мы с папой ездили туда. Залез в автобус, однако вскоре был обнаружен как безбилетник. Помню всеобщее внимание, я рассказал, куда еду. Уже вечерело, вскоре за окном автобуса стало совсем темно. Один из пассажиров вызвался проводить меня; мы шли через лес, пересекли железнодорожные пути. В лагере я оказался после отбоя, меня покормили и отправили в палату к брату. А дома переполох, беготня по знакомым, заявление в милицию. Оказывается, я кому-то из соседей сообщил о возможной поездке в пионерлагерь; там и нашёл меня папа. Нет, родители меня не ругали, только провели воспитательную беседу. То, что папа всю ночь не спал, – несколько часов ночью шёл из лагеря домой, а утром отправился на работу… и мама, которая переживала даже по пустяшному поводу, оставили в душе бóльшую зарубку, чем если бы меня наказали.

Всё складывалось само собой, я полагал, что жить можно только по примеру родителей – правдолюбцев и работяг. Каждый вечер возвращался с работы самый справедливый, необыкновенный папа, брат показывал новые марки, заботливая мама накрывала на стол, и самая простая еда рабочей семьи мне теперь вспоминается чуть ли не царской трапезой. Были усвоены правила жизни: никогда не обманывать и относиться к другому так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе. Воспоминания детства самые радужные, хоть я и не могу вспомнить ни одной игрушки; их у меня и не было. Жили тяжело, бедно, но очень по-доброму, душевно. Эту заботу и тепло семьи ни на что бы не променял. И я долго, по мере того, как проходило детское неведение, оставался патриотом своей страны, очень искренним.

До сих пор воскресают ощущения, будто всё, что случилось с папой, неотделимо от меня, будто и я жил в местечке, где у папы было шесть братьев; трое из них погибли на фронте. Папа с женой и детьми за несколько лет до войны переехал в город Николаев, что недалеко от Одессы, работал там литейщиком. Там же окончил офицерские курсы и был призван на финский фронт. А с первых дней войны с немцами он – Лев Семёнович Гитер – командовал пулемётным взводом, защищавшим подходы к Киеву. Полковник, приехавший на заградительную линию фронта проверять состояние армии, хотел наказать папу за нарушение его солдатами воинской дисциплины – за то, что при взрыве вражеского снаряда они разбежались – бросились в укрытия. Однако при взрыве следующего снаряда и сам полковник пустился наутёк, бежал поджав хвост. На себе испытал – сохранить жизнь важнее, чем сохранить боевой строй.