Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

Следующий экзамен – сочинение, в школе обычно писал на свободные темы, например выражал гражданскую позицию, что-то вроде того, что «только в общем счастье можно найти своё личное счастье». Мои сочинения учительнице нравились, случалось, она зачитывала их перед всем классом. На консультации абитуриентов понял, что на свободную тему нельзя рассчитывать. Мне только и оставалось, что использовать гарантированное право для нацменьшинств – писать диктант на русском языке. В школе я, как правило, писал без ошибок, ниже четвёрки не получал. На вступительных экзаменах получил за диктант тройку. Странно… безграмотностью никогда не страдал. Короче, не прошёл по конкурсу. Зачислили абитуриентом без стипендии и общежития. Если хорошо сдам первую сессию – стану студентом. А пока нашёл крошечную тёмную комнату с низким потолком – две кровати, между которыми нужно проходить боком, тумбочка разделена пополам с соседом и на стене радио. Общение с соседом – формальное, уходил я с утра пораньше и приходил поздно; после лекций сидел в институтской библиотеке. В те дни, когда не поднимал головы от конспектов, только и было хорошего, что письма из дома. В подарок на день рождения родители прислали коричневый тяжёлый портфель из кожзаменителя и – о радость, – шариковую ручку. Никогда прежде не приходилось держать в руках такой диковины. Моя первая шариковая ручка! Как она мне нравилась! Когда сломалась, я её укоротил и сделал новую резьбу. Стержень заряжал пастой в мастерской. Первая ручка зелёного цвета так и осталась в памяти. Под кроватью у меня стояла посылка с мамиными домашними коржиками, бывало, достану и грызу, сразу уютней станет, будто дома оказался. Как я был благодарен родителям и брату за заботу: я ведь жил на ежемесячные денежные переводы, что приходили из дома. В детстве брат вырезал мне ножиком из дерева шахматных коней, он с четырнадцати лет работает: после восьмого класса устроился на швейную фабрику наладчиком машин, теперь стал асом в этом деле. Я бы тоже мог где-нибудь подрабатывать, но, чтобы хорошо сдать экзамены за первую сессию, нужно сосредоточиться на учёбе. И я старался – добросовестно грыз неорганическую химию и историю КПСС.

Историю надеялся сдать на пятёрку, а по химии рассчитывал на четвёрку. Этого будет достаточно, чтобы статус кандидата сменить на положение студента с общежитием и стипендией. Случилось наоборот, блестящего ответа по истории не получилось. Получил четвёрку – не ответил на вопрос: «Кто издавал газету “Искра”?» – прокололся в самом неожиданном месте. А вот по химии получил отлично, и всё потому, что завкафедрой, которому сдавал экзамен, повёлся на моё знание закона Менделеева, на котором базируется вся химия. С тех пор предпочитал сдавать экзамены профессорам или завкафедрой: они обычно, в отличие от тех, кто ведёт семинар или читает нам лекции, ценят общие знания, широкий подход, дедуктивный метод познания – от общего к частному. Получив на экзаменах хорошие оценки, приобрёл права студента, то есть мне дали стипендию и общежитие.

Как-то уж очень быстро промелькнуло моё студенческое время, на последних курсах, когда нужно было специализироваться, выбрал педиатрию из любви к детям. Не мог забыть девочку из нашей многонаселённой квартиры, как звонко она смеялась, случалось, тихонечко скреблась к нам в дверь, звала меня поиграть с ней. Вдруг слегла, родители чего только не делали! На последние деньги купили ей красные ботиночки – хотели порадовать дочку, но девочка умерла, так ни разу не надев их. А хороший врач спас бы. Не мог забыть и беззащитных сирот, о которых слышал по радио и пытался представить себя на их месте. «Безгрешные дети всё равно что ангелы», – говорила мама. Вот и решил – буду лечить детей. Казалось бы, как можно определить диагноз ребёнка, если он ещё не разговаривает – не может сказать, что у него болит. Тут нужен своеобразный подход. Работа врача подобна работе следователя, распутывающего клубок преступления: сначала общие сведения, затем симптомы, анализы, далее – диагноз и лечение.