Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

Мы не вольны управлять своей памятью, которая выхватывает из прошлого отдельные эпизоды. По окончании института проходил ординатуру в Вологде. Помню, шёл от вокзала в центр города по такой же прямой пустынной улице, как и от вокзала в Саратове, когда приехал поступать в институт. И тоже ранним утром, и тоже кругом была тишина, покой. Первое время трудно было после студенческого Саратова освоиться в провинциальной Вологде – привык за шесть лет к ритму большого города с его суетой, вечно переполненному транспорту. Здание областной детской больницы оказалось внушительное – понравилось. Оформил документы и получил направление в общежитие. В течение года переходил из отделения в отделение – набирался опыта; осваивал все специальности, связанные с патологией новорождённых, и радовался каждому новому открытию. Стресс испытал только в отделении раннего детства, где заведующая – грузная, крикливая баба, гроза всех интернов – самоутверждалась за счёт служебного положения. Тогда я понял: чем ничтожней личность, тем изощрённее её способы поддерживать свой авторитет.

В ординатуре набирался не только врачебного, но и жизненного опыта, из которого следовало, что полагаться нужно только на себя. В первые же дни работы попросили неделю подежурить в приёмном отделении больницы. В пятницу из областного района привезли мальчика с менингитом после удаления аппендицита. Нужно было сменить антибиотик. Не зная, какие антибиотики есть в отделении, позвонил дежурному врачу, и тот заверил меня, что всё сделает. Должно быть, он забыл о нашей договорённости, и мальчик в выходные дни остался без назначенных уколов. А я получил строгий выговор – и поделом, с тех пор сопровождаю больного с момента поступления до дня выписки. Вот и сейчас, на моём последнем месте работы – французском госпитале Сен-Луис – сопровождаю поступившего с первого дня до последнего вздоха. Редко кому удаётся уйти отсюда раньше.

Удивительно, человек живёт в настоящем и в прошлом времени, память непроизвольно выхватывает те или иные события. Чаще возвращаются воспоминания о моей первой работе в посёлке Вахтога, куда попал по распределению в институте. То Богом забытый край в восьмидесяти километрах от Вологды; два с половинной часа ехать на поезде. Инфраструктуры никакой; кругом грязь, дощатые мостки на дороге. Асфальт – что-то вроде мечты о далёком будущем. Салтыков-Щедрин говорил о подобных глубинках России: «Если я усну и проснусь через сто лет, то будет в России то же самое: пьют и воруют». Пока не освоился, жена оставалась с родителями в Саратове, приехала через полгода с семимесячной дочкой. И жили мы в маленькой комнатке, в которой едва поместилась детская кроватка. В магазине продуктов нет, достать ребёнку молоко – проблема. Боялся, что Лариса уедет к родителям. Со временем дали квартиру с печным отоплением, привезли сырые чурки, хорошо сосед помог колоть их.

В том далёком от цивилизации месте было ощущение замкнутого пространства. Никакого просвета. Всё те же коллеги, недоумевающие по поводу моей активности: или не верят, что можно что-либо изменить в нашей системе, или им неинтересны нововведения медицины, над которыми ломаю голову. А мне ни к чему распивать с ними бутылку на троих по поводу и без. Они ходят друг к другу в гости, дружат семьями, а моя жена тяготится пустыми разговорами, зряшным общением. Ей куда как интересней в школе со старшеклассниками, которым преподаёт русскую литературу: ведь в подростках живы надежды, горение души. Чтобы хоть на время сменить обстановку, глотнуть свежего воздуха, поехал я в Питер поступать в аспирантуру. Однако там сказали: «У нас своих хватает». В самом деле, зачем брать с периферии, если своих выпускников в избытке. Некуда было податься, общаться не с кем, так уж сложилось в тех краях – если ни с кем не пьёшь, значит, ты ни при чём. Вахтогу называли местом «доски, трески и тоски»; куда ни посмотришь – всюду брёвна, доски, и всё оттого, что единственное место работы населения – лесная промышленность – тяжёлый физический труд на морозе. Чтобы разнообразить жизнь, стал придумывать себе разные занятия: организовал шахматный кружок с подростками, помогал им осилить школьные предметы и радовался, когда кто-нибудь поступал в институт и уезжал из той глухомани.

Впрочем, за восемь лет работы в далёком от цивилизации месте мне удалось побывать не только в Питере, но и в Москве. Три месяца провёл в Казани – посылали в институт усовершенствования врачей на кафедру патологии новорождённых, где получил подтверждение тому, что нормальные дети при неправильных травматических родах – поворотах головы и вытягивании – получают поражение спинного мозга.