Иерусалим

Гости султана, застигнутые врасплох, мгновение лишь глазели на него в воцарившейся тишине; затем кое-кто из окружения султана заулыбался. Они считали тамплиера простаком. Быть может, они были правы. Султан слегка подался вперёд.

   — Ты неплохо говоришь на языке Корана.

   — Не то чтобы очень, — сказал Раннульф. Он поднялся, как делал всегда, когда к нему обращался вышестоящий, и привычно сцепил руки за спиной. — Это базарный арабский.

   — Ты знаешь Коран?

   — Нисколько. Две-три фразы, не более.

   — А насколько хорошо ты знаешь вашу Библию?

   — Довольно плохо. Книги — не моё ремесло.

   — Но ведь это больше чем просто книги — это истоки веры. Ты любишь свою веру?

Голос тамплиера зазвучал громче.

   — Султан, этот разговор ни к чему не ведёт. Всё, что важно для меня, — война. Для тебя, я думаю, тоже. Ты на одной стороне, я на другой, и я владею тем, чего хочешь ты. Так какой же прок говорить о чём-то ещё?

Гости заговорили, зашептались, слова сливались в невнятный гул.

   — А какой же прок говорить об этом? — ровным голосом осведомился султан. В густой поросли его бороды блеснули зубы. — Ты явился сюда по какой-то своей причине; каков интерес Храма в этом деле?

   — У тебя в плену один из моих братьев, Одо де Сент-Аман, я хочу повидать его.

Султан быстро поднял глаза и тут же опустил их, кивнув почти незаметно, одним движением ресниц.

   — Разумеется.

   — Мы поддержим перемирие между тобой и королём, если только возможно будет заключить его.

   — Полагаю, я должен быть счастлив этим заверением, помня о вашем хорошо известном коварстве в такого рода делах.

   — Мы повинуемся Богу, — сказал Раннульф, — а не клочкам бумаги.

   — Милорд султан, милорд тамплиер, — громким ясным голосом вмешался граф Триполи, — здесь не место для споров о политике.

   — Прошу прощения милорда графа, — сказал Раннульф и сел на место.

   — О чём это вы толковали? — спросил Медведь, широко раскрыв глаза. Он не знал арабского.

Раннульф пожал плечами:

   — Он позволит мне увидеться с Одо.

   — Что-то он не показался мне настолько любезным, — заметил Медведь.

   — Мне тоже. — Фелкс, сидевший за ним, нагнулся вперёд, пристально глядя на Раннульфа. — Что здесь происходит, Святой?

   — Так, — сказал Раннульф, — болтовня.

Чернокожий переводчик снова встал и начал по-французски сплетать ещё одну длинную речь о чудесах Дамаска, где похоронены Авель и Нимрод, а также голова Иоанна Крестителя — что, вероятно, объясняло появление на пиру танцовщиц.

Раннульф вновь окинул взглядом зал. Слуги сновали у столов, неумеренно нагруженные едой и питьём, — казалось, пища здесь в таком изобилии, что никому и в голову не приходит скупиться. И тем не менее он помнил, как в харчевне по дороге в Дамаск не нашлось ни пищи, ни зерна для коней.

Он хотел выбраться в город, но это, похоже, невозможно: по внешней стене расхаживает стража, и сарацины следят за каждым его шагом. Он пленник здесь, во дворце. На открытом пространстве меж столами два жонглёра перебрасывались фонтаном из апельсинов. У двери ждал ещё один актёр, лицо его было раскрашено, словно у куклы, в руках охапки палок. Стефан так и не вернулся. Раннульф опустил глаза и сидел, сложив руки на коленях, скучал, дожидаясь, покуда закончится пир, и он сможет найти себе занятие поинтереснее.

Через боковую аркаду Стефан вышел из зала в темноту сада. Ночь была тёплая, воздух тяжёл и недвижен; пряный запах увядших цветов щекотал его ноздри. Он помочился и мгновение стоял в темноте, не зная, что делать дальше, — и тут к нему подошёл Али.

Они не обменялись ни словом. Молча шли они бок о бок через разросшийся сад, потом вошли в рощу. Сердце Стефана бешено колотилось, так и норовя выпрыгнуть из груди; во рту у него пересохло, ладони вспотели. Вслед за Али он прошёл вглубь рощи, и там они оказались у пруда, надёжно скрытого от глаз живой изгородью.

Они остановились у воды, по-прежнему не говоря ни слова; Али начал раздеваться. Лицо его пылало, руки тряслись. Стефан, неотрывно глядя на воду, снял куртку, сапоги, рубаху и штаны, затем избавился от облегающих подштанников из кожи ягнёнка, которых не должен был снимать ни при каких обстоятельствах — согласно тамплиерскому обету. Всё так же храня молчание, не глядя на Али, он вошёл в воду.

Али последовал за ним. Зайдя в воду по бёдра, Стефан вытянул перед собой руки и нырнул в темноту.

Вода облекла его. Тёплая, мягкая, она гладила его кожу тысячами шаловливых пальчиков; он погружался всё глубже в её объятия, покуда не коснулся каменистого дна пруда — и тогда стрелой рванулся к поверхности, по пути перевернувшись на спину; вода струями текла по его груди и между бёдер, сочилась сквозь волосы.