Иерусалим. Биография

За второе десятилетие Мандата в Иерусалим прибыло более четверти миллиона евреев — в два раза больше, чем за первые десять лет. Арабы — и яркие представители иерусалимской элиты, получившие образование в Оксфорде, и радикалы из общества «Братья-мусульмане» — теперь ясно осознавали, что британцы не только не собираются останавливать еврейскую иммиграцию, но не будут и препятствовать самоорганизации ишува, как называло себя еврейское население Палестины. Арабы видели, что время работает против них. В 1935 году на пике иммиграции приехало 66 тыс. евреев. В этот болезненный период, когда войну все чаще называли «очистительным национальным ритуалом», даже интеллектуал Сакакини и эстет Джавгарийе уверовали в то, что лишь насилие спасет Палестину. Выход, писал Хасим Нусейбе, один — вооруженное восстание.

С угрозой арабского мятежа предстояло бороться стареющему Вейцману, который к этому времени снова занимал пост председателя Всемирной сионистской организации, хотя реальная власть в Палестине уже была в руках Давида Бен-Гуриона, недавно избранного председателем Еврейского агентства — центрального исполнительного органа ишува. Оба они были интеллектуалы, оба склонны к авторитарным решениям, оба преданы одновременно и сионизму, и идеалам западной демократии. Но при этом они были полной противоположностью.

Бен-Гурион был грубоватым выходцем из рабочего класса, человеком действия, идеальным лидером и в мирное время, и в дни войны. Он не терпел «пустых» разговоров (если только речь не заходила об истории или философии) и был полностью лишен чувства юмора: единственная шутка, которую малорослый Бен-Гурион постоянно повторял, была о Наполеоне: «Многие были выше него, но никто не был более велик, чем он». Отец двоих детей, но не слишком преданный супруг, он завел роман с высокой, голубоглазой англичанкой в Лондоне. Однако он всегда оставался одиноким волком, умевшим полностью погрузиться в стратегическую или тактическую проблему, которую предстояло решить. Единственной его страстью (если не считать политики) были книги, и выпадавшие изредка свободные минуты он проводил в букинистических магазинах. Бен-Гурион рано получил прозвище Старик; он выучил испанский язык, чтобы читать в подлиннике Сервантеса, и греческий — чтобы изучать Платона. Размышляя об устройстве будущего еврейского государства, он читал греческих философов, а готовясь к войне, штудировал Клаузевица.

Вейцман же был аристократом сионизма. Одевавшийся на Сэвил-Роу, чувствовавший себя гораздо лучше в салонах Мэйфера, чем на выжженных солнцем фермах Галилеи, теперь он к тому же разбогател, получив в подарок большой пакет акций компании Marks & Spencer (один из учредителей компании, Маркус Зифф, был одним из виднейших британских сионистов и личным другом Вейцмана). «Что ж, теперь вы — настоящий Царь Израильский», — сказал, узнав об этом, Бен-Гурион — и очень скоро начал выступать против «персонального фетишизма Вейцмана». Сам же Вейцман сознавал, что не создан быть полководцем, но к воинственности своего младшего товарища относился со смешанным чувством уважения и насмешки. В своих 600-страничных мемуарах он умудрился упомянуть имя Бен-Гуриона лишь дважды. И если Вейцмана иногда принимали за Ленина из-за внешнего сходства, то Бен-Гурион смог усвоить и взять на вооружение беспощадный прагматизм большевиков.

Начинавший как социалист, Бен-Гурион постепенно стал играть все бо́льшую и бо́льшую роль в рабочем движении и так до конца и не утратил веру в то, что новая Палестина должна быть создана в результате сотрудничества еврейских и арабских трудящихся. Бен-Гурион, вероятно, мечтал о еврейском государстве, но в те годы его создание казалось почти нереальным или же представлялось делом очень отдаленного времени. Поскольку он знал, что «национальное движение арабов родилось почти одновременно с политическим сионизмом», то считал: лучшее, на что могли надеяться пока евреи, — это арабо-еврейская конфедерация.