Иерусалим, Владикавказ и Москва в биографии и творчестве М. А. Булгакова

Когда он читал «Записки юного врача» и «Записки врача» (свои ранние произведения), это был праздник. Он так рассказывал о палате, где лежат больные, о специфических болезнях, настоящих и выдуманных! Некоторые больные были нервнобольными и боялись смерти. Он дополнительно рассказывал, что случалось с больными: приходил черт и хотел утащить, собаки хотели загрызть – самое невероятное мифотворчество. Слушатели вносили предложения, он слушал и делал записи. Эти записки и составили «Записки юного врача». Он рассказывал самые невероятные мифотворческие новеллы о своих больных. Когда он читал, он всегда мог создать у слушателя то настроение, которого он желал. Если хотел, у слушателей начинали светиться лица, они смеялись. Надо было слушать, не терять времени, но нельзя было удержаться от хохота – такие картины он создавал <…> Часто Булгаков делал нам приятные подарки. Он говорил со своими товарищами по театру и сообщал им, что ему нужно сегодня целый ряд билетов. Как, целый ряд – 47 мест? Скромное, можно сказать, желание! Его знали, и знали, что, если он просит, это нужно. У крестьян есть хорошее слово: «А как он ее ЖАЛЕЛ…» (в смысле любить). То же было с Булгаковым. Его «жалели», так как его положение было очень трудное. Он не каждый день мог поесть, обедал не каждый день. Вместе с тем – талантливость, близкая к гениальности. И если он говорил, что нужен ряд, ему давали его. Это было для Никитинских субботников, и шли всей компанией. А это были именно те дни, когда билеты вообще не выдаются. Ему говорили: «Ведь “Никитинские субботники” будут все расписывать, что было», – но все же билеты давали. Таким образом, мы смотрели все пьесы, которые сегодня были, а завтра их снимали. Все это оттого, что у него была большая щедрость души и сердца. Он знал, что это нам интересно, и делал это. В «субботниках» был неписаный закон: все произведения писателя, с которыми он выступает, он, этот писатель, должен передавать к нам в архив. А так как Булгаков был человеком дисциплинированным, он от каждого своего выступления обязательно оставлял то, что считал нужным. Если это была драма, то он оставлял 1) текст и 2) отдельные зарисовки мизансцен. Он был неплохой рисовальщик, показывал, как это будет. Он рассказывал очень обнаженно, не смущаясь и не стесняясь, о своих провалах, о ругне. Есть особенно интересная запись, когда он говорит с большой нежностью: «4 года, скоро пять, я собираю вырезки из газет, адресованные мне, моей драматургии. Должен сказать, что за все эти годы были только две хорошие, положительные рецензии, остальные были ужасные, уничтожающие». Легко сказать, но надо понять, что переживал человек, получавший одну за другой тяжкие обвинительные рецензии <…> Все, что он читал у нас, чем был горд и богат, – этим он делился с нами, и у нас это хранится <…> Я постепенно сдавала эти вещи в печать от лица «субботников», с тем, чтобы из дому рукописи не выходили. Здесь перепечатывали на машинке, и потом рукопись шла в типографию <…> Если бы кто-нибудь из товарищей захотел заняться творчеством Булгакова и что-нибудь написать, он может здесь работать. Здесь есть 12 кофров произведений Булгакова, из них 8 еще не опубликованных <…> У нас был очень любопытный инцидент. Булгаков сказал нам, что он назавтра устроит нам билеты, чтобы посмотреть «Багровый остров». Он ведь всегда щедро давал нам целый ряд, а не то, что 1—2 билета, которые пришлось бы разыграть в лотерею. Иногда выкраивали и второй ряд, так как все знали, что мы идем. Таиров относился к нам очень хорошо, был членом объединения, закрывал глаза на все, и мы получали два ряда <…> О пьесе, которая должна была идти, он много говорил и давал нам лепку героя. Мы пришли, сидели очень долго, ждали начала; гадали, кто будет участвовать – …а пьеса не состоялась. Это был невероятный случай. Все было подготовлено: билетеры, электрические огни, – а пьеса не была показана. Нам было грустно. Но Камерный театр был напротив нас, на одном и том же бульваре. Дом Герцена по Тверскому бульвару д. 25, а наш был д. 24 – напротив. Дом Герцена рядом с Камерным театром. Мы ушли с огорчением домой. Люди, занимавшие два ряда в театре, пришли к нам. Вскоре пришел и Булгаков, и это был один из самых интересных вечеров нашей дружбы. Он рассказывал о том, что не удавалось, что ему предлагали менять. Он не был щедр на изменения; хотя часто нечего было есть, он переделками не занимался. Это была единственная пьеса, которой мы не видели. Он отказался внести изменения, так как ему предложили это сделать в последний момент перед просмотром. «Надо немножко только здесь изменить», и он этого не захотел[901].