Иезуит. Сикст V

Такое странное вступление, конечно, для любого другого имело бы весьма печальные последствия, невежливому гостю показали бы двери. Но для святого все возможно. Князь молча поклонился.

— Исполняя внушение самого Господа Бога, — продолжал граф, — я приступаю к поручению, данному мне свыше, но снова спрашиваю вас, мы здесь одни?

— Повторяю вам, граф, мы здесь совершенно одни, нас никто не может слышать, кроме Бога, — снова отвечал князь.

Лицо молодого Просседи приняло вдохновенное выражение, и он вскричал, точно беседуя сам с собой:

— Господь Бог видит все наши деяния, все грехи, все преступления! От Него ничего нельзя скрыть.

Князь Челяроза невольно задрожал, слушая почти святого юношу.

— Да, — продолжал Просседи, — Господь Бог иногда своим избранным показывает картину темной осенней ночи, старика, лежащего на кровати, и его молодого сына с ядом в руках…

Раздирающий душу крик вырвался из груди князя, он весь задрожал и, сжимая руки, задыхающимся голосом говорил:

— Довольно! Довольно! Умоляю вас, ни слова больше!

— Значит, вы сознаетесь?

Эти слова возвратили князю рассудок.

— Сознаюсь… В чем? Мне не в чем сознаваться! — вскричал, опомнившись, князь.

Сын знаменитого закладчика стоял неподвижно, как статуя, на его бледном, истощенном лице не дрогнул ни один мускул. Просседи в эту минуту был скорее похож на громадную змею, которая готовится задушить свою жертву, но никак не на святого.

— Не отталкивайте посланника небес, брат мой! — продолжал лицемер. — Я не от юстиции или какого-нибудь трибунала пришел к вам, я послан самим Богом, и смело говорю: брат, я знаю причину твоих душевных мучений, будем плакать вместе.

Князь Челяроза закрыл лицо руками и сквозь слезы прошептал:

— Пусть будет так, если мое признание приведет меня к виселице, что же из этого? Настал момент, когда я не могу уже держать в тайне мое преступление, пусть другой человек узнает о нем, иначе я от отчаяния умру.

— Рассказывай, брат, — тихо прошептал Просседи.

Князь Челяроза начал свое грустное повествование, из которого следовало, что совершенное им преступление являлось как бы наследственной болезнью, которой он невольно покорился. Граф Просседи, конечно, не поверил тому, что говорит князь-отравитель; воспитанник иезуита был убежден, что не наследственность сыграла здесь роль, а простое желание воспользоваться богатством покойного князя, что, конечно, мнимый святой не высказал, а прямо приступил к цели своего визита.

— Чем вы отравили вашего родителя? — спросил он.

— Жидкостью, которую я нашел в его шкафу, — отвечал князь.

— Покажите мне эту жидкость, она у вас цела?

— К несчастью, я сохранил этот пузырек, каждый день я порываюсь выбросить яд в Тибр, но у меня духа не хватает.

— Покажите мне этот пузырек! — настаивал Просседи.

— Но, брат мой…

— Повторяю, я должен видеть, дайте мне его! — настаивал граф.

Князь недолго противился; шатаясь, подошел он к шкафу, достал оттуда пузырек с жидкостью, бесцветной, как вода, и подал его Просседи.

— Так вот этот знаменитый яд! — вскричал воспитанник иезуита, рассматривая на свет жидкость.

— Да, это именно тот самый яд, действие которого неотвратимо, а главное, он не оставляет ни малейших следов, — прошептал князь.

Просседи спрятал пузырек в боковой карман.

— Что вы делаете? — испугано вскричал князь.

— Что я делаю? Я вас избавляю от этой дьявольской жидкости. Сам Господь Бог внушает мне избавить дом князя Челяроза от новых преступлений.

— В таком случае, благодарю вас, мой брат, — отвечал трепещущий князь. — Хвала Богу, что он послал ко мне одного из своих ангелов…

Воспитанник иезуита поспешил выйти, придерживая драгоценный пузырек.

Князь Челяроза вздохнул полной грудью, точно с плеч его упала страшная тяжесть.

— Благодарю тебя, Создатель, что Ты послал мне ангела утешителя! — вскричал он, падая перед распятием.

Тем временем Просседи, названный ангелом, имел вовсе не ангельское выражение лица. Его глаза горели каким-то адским огнем, беспрестанно прижимая к груди драгоценный пузырек, он шептал:

— Наконец-то я заполучил это сокровище… Неоднократно испытанное, не оставляющее ни малейших следов. Впрочем, последнее для меня является как бы излишеством, разве могут подозревать в преступлении святого?!

И страшная улыбка появилась на тонких губах иезуитского ученика. Драгоценный пузырек был спрятан в шкаф, в один из секретных ящичков, до которого никто не смел касаться.

— Завтрашний день мы займемся этим интересным делом, — говорил молодой граф, приятно потирая руки. — Можно бы посоветоваться с иезуитом… Но он ведь страшный подлец, а главное, трус, пожалуй, еще выдаст меня. Когда я наследую после моего отца поместья, замки и сундуки, наполненные золотом, посмотрим, Анжелика, будешь ли ты считать меня чересчур бедным, чтобы платить за твою любовь!

XXVII «Намочите веревки водок!»